Михаил Соколов - Грозное лето

— У вас нет ко мне просьб, капитан Орлов?

— Никак нет, ваше величество, но сказать вашему величеству надо…

— Говорите, — прервал его царь.

— Плохие генералы вас окружают, ваше величество, что и доказал печальный случай со второй армией генерала Самсонова. Не погибли бы они, пятнадцатый и тринадцатый корпуса, если бы генерал Клюев сражался, а не махал бы белым платочком врагу, если бы генералы Артамонов и Благовещенский не отступали без нужды и пользы по тридцать верст в один день, наконец, если бы генерал Ренненкампф исполнил бы свой воинский долг перед товарищем по оружию… Они погубят и армию, и вас, и святую родину нашу — Россию…

Если бы над наказным атаманом, над толпой, над всем Новочеркасском разорвались все гранаты, какими располагало войско Донское, — Покотило Василий Иванович был бы просто удивлен. Но сейчас он был потрясен и готов был… Нет, не только наказать Александра Орлова, этого мальчишку с необсохшим материнским молоком на губах, а готов был дать ему по этим губам наотмашь, чтоб до пятого колена помнил, как надлежит вести себя в присутствии монарха и как разговаривать с ним, если он соблаговолил всемилостиво оказать тебе честь.

Но успел всего лишь насупить седые брови, как царь сказал:

— Благодарю вас, капитан, за откровенные и честные слова.

И пошел к автомобилю.

Наказный ожег Александра лютейшим взглядом, но сказать ничего не смог и поспешил вслед за царем, который уже садился в автомобиль, а через минуту и отбыл вместе с наказным вверх по Крещенскому спуску, к собору, сопровождаемый другими автомобилями со свитой и конным эскортом юнкеров.

И еще его молчаливо сопровождали однорукие и одноногие, а то и безногие и безрукие нижние чины, одиноко стоявшие вдоль дороги, возле приземистых особнячков, и глазами, полными печали, и немых укоров, и безнадежности, а то и нелюдимости, безучастно смотрели на царя, на его свиту, а иные плевались незаметно.

Толпа горожан было хлынула за автомобилем, но ее остановили казачьи наряды и полиция и преградили дорогу.

Орлов направился прочь из толпы, но ему преградили путь военные.

— Молодец, капитан, — сказал пожилой подполковник. — От имени многих и многих полевых командиров выражаем вам свою признательность за смелость и своевременность подобного доклада государю. Если надобно будет, полагайтесь на нас.

Александр Орлов поблагодарил нежданных своих единомышленников и наконец ушел.

Королев настиг его и предложил:

— Капитан, а быть может, поедем к собору? Еще раз посмотрим на царя-батюшку, а тогда уж и закатимся в ресторацию на радостях, что бог послал нам сие счастье? Как сказать? Быть может, такое и не повторится в нашей жизни.

Орлов отказался и, увидев свободную скамью на бульваре, сказал:

— Вы езжайте, Алексей Иванович, а я погреюсь немного на осеннем солнышке, а затем пойду домой. Сестра Мария может приехать с часу на час со своим санитарным поездом, а я еще не приготовился встретить ее.

— Баронесса Мария сама найдет вас, а вот погреться на солнышке по-стариковски, пожалуй, и мне полезно. А проще сказать — отдохнуть после сего великого стояния: два часа, поди, ждали государя, а видели — две минуты… Поистине: мгновение могло бы чуть-чуть и остановиться по такому случаю. Как вы находите?

Орлов сел на скамью, с облегчением протянул больную ногу и ответил:

— Я нахожу, что вам надобно жениться, Алексей Иванович. Ваше «мгновение» что-то слишком надолго остановилось.

Королев усмехнулся, сел рядом с ним и тоскливо произнес:

— Да. Остановилось мое мгновение по той причине, что невеста еще не сыскалась, ищу, ищу, и все — без толку. — И вдруг сказал: — Уступите мне баронессу Марию, и я век буду вашим рабом и благодетелем. Вы ведь все едино на ней не женитесь. Бракоразводный процесс пойдет во вред вашей карьере.

Орлов покачал головой и произнес:

— Слышала бы Мария, вы заработали бы увесистую пощечину.

— Ради такой женщины можно стерпеть все, мой друг. Я вообще привык от них терпеть, от женщин: они делают со мной все, что им заблагорассудится, — ругают, дерутся, выпроваживают в шею, если не вовремя пришел, берут всякую дрянь в магазинах по счетам на мое имя, и я ничего не могу с ними поделать. В одном только я чувствую еще себя хозяином: распоряжаться моими текущими счетами.

— Тут никакая сила вас не одолеет.

— Никакие чары не очаруют. А силы есть: такие же, как я, акулы могут одолеть запросто, зазевайся лишь только. Но, слава создателю нашему, пока он оберегает мои текущие счета исправно, благодарение ему… Да, Ренненкампфа же видел в Петрограде, на Невском. Куда и подевался его бравый вид. И офицеры не отдают ему чести, отворачиваются, предателем называют.

— Он и есть предатель. Они с Жилинским оставили Восточную Пруссию, хотя в этом не было нужды, так как вторая армия получила два новых корпуса и вскоре перешла в наступление.

— А Жилинский, говорят… «защищает» теперь Россию в Париже?

— Представляет русскую армию при союзниках. Они-то с генералом Жоффром — друзья.

— Да-а… Друзья друзьями, а лавры врозь; Жилинского сместили, а Жоффра возвеличили за Марну. А если бы не бездействие Жилинского, — Марны и не было бы… А вы врезали царю-батюшке правду-матку. Я был убежден, что он повелит отправить вас прямым сообщением в Новочеркасскую тюрьму. Молодец, капитан.

— Не посмеет. На Дону находится, полки новые требуются.

— Он с досады наверняка пропустит бутылочку шампанского в офицерском собрании, где его ожидают после обеда, — сказал Королев.

И разговор оборвался: как из-под земли появились Мария и Барбара, обе в серых длинных платьях и в белых передниках с красными крестами, разгоряченные и жизнерадостные, и зазвенели в один голос:

— А мы искали вас возле собора, а вы вот где уединились.

— Нам ноги отдавили в толпе.

Мария выглядела все еще болезненно, и лицо было бледно и худощаво, но глаза сияли радостью безмерной, и вся она светилась счастьем и неизбывной жизненной силой, так что возле нее, казалось, все вокруг стало светлей и красивее, значительнее.

И Орлов подумал: «Мария, Мария, родная моя, вы воскресли, как Феникс, и принесли людям радость. Я сегодня же объявлю родителю, что соединю свою жизнь с вашей. С Надеждой разведусь. Ждать конца войны, — бессмысленно и бесконечно долго»… А Барбара возмущалась:

— У паперти, в соборе, столпотворение, как на ярмарке. Срам!

Королев искоса глянул на нее, качнул головой, как бы хотел сказать: «Ну, милостивая государыня, за такие слова можно и того…» — но ничего похожего не произнес, а сказал как бы виновато:

— Ругайте меня: мой мотор все равно стоит вон без дела, можно было бы отправить его к вам, но вот незадача: я-то не знал, что вы у собора, а полагал, как сказал капитан, что вы до сих пор пребываете во граде Киеве, — и поклонился.