Николай Асанов - Открыватели дорог

Ей вдруг стали противны эти железные люди, которые снова ожили, расходились, хотя лишь полчаса назад были такими же слабыми, как и она. А может быть, их взбодрило присутствие этой женщины?

Она искоса взглянула ка Христину Харитоновну. Глаза от усталости кололо и жгло, словно их засыпало солью. Даже неяркий свет электрических ламп на причале, к которому они так стремились, слепил до боли. Но все-таки Екатерина Андреевна увидела, что проводница ее очень красива. Голова гордой посадки на длинной шее, в косах, из тех голов, которые не клонятся, а разве что падают; сильные широкие плечи при тонкой, девичьей талии; высокая грудь, еще сильнее подчеркнутая ладно пригнанной кожаной курткой, затянутой широким ремнем; узкие брюки, заправленные в щегольские сапожки с маленьким каблуком… Но хотя вся одежда смахивала на мужскую, ничего мужского в обличье — это была настоящая женщина, лишь по прихоти нарядившаяся не в шелка.

И Екатерина Андреевна невольно оглядела себя. Прожженная во многих местах стеганка; тяжелые ватные шаровары, из которых вата лезет во все стороны клочьями; стоптанные бахилы на ногах. Вся она похожа на медвежонка, худого, голодного, только что выбравшегося из берлоги, когда шерсть лезет с него, а ветер качает из стороны в сторону. Ей стало так жаль себя, что из съеденных дымом глаз невольно потекли слезы.

Христина Харитоновна как будто ничего не замечала. Но, вместо того чтобы войти в дом, вдруг остановилась, сказала:

— Мужчины могут немного подождать с баней и ужином. Сначала сходят женщины…

Как-то очень решительно она повернула Екатерину Андреевну на другую дорожку, толкнула низенькую дверь, и они оказались в предбаннике. Усадив совсем ослабевшую гостью на низенький кедровый чурбачок, Христина Харитоновна вышла, даже выбежала, — дробью простучали по деревянному настилу ее шаги, — и тут же вернулась с охапкой одежды, пахнувшей сладким запахом дома, духов, чистоты. Екатерина Андреевна еще только собиралась запротестовать, а ловкие руки хозяйки уже помогли ей раздеться, уже из раскрытой двери баньки хлынул бодрящий запах пара и березовых веников, и Екатерина Андреевна шагнула туда, как в сон.

По-настоящему она пришла в себя, пожалуй, уже в комнате Христины Харитоновны. То есть ей помнились какие-то ощущения и до этого: будто ее мыли и терли, хвалили ее волосы, которые, казалось, не поддадутся никакому гребню, ни частому, ни редкому, столько налипло на них смолы с лиственниц и кедров, хвалили и фигуру, гибкую, до сих пор еще полную, хотя Екатерине Андреевне казалось, что она похудела до того, что кость гремит о кость; помнилось, что она плакала и жаловалась на человека, который не желает понять, что она только его и любит, — зачем бы иначе пустилась она на такие муки… И мягкий женский голос утешал ее, сильные руки помогали ей, добрая речь журчала в ушах, и все это было как сотворение нового мира. Вот в этом новом мире она только и увидела себя.

Она сидела у стола в халате хозяйки, — оказалось, что у них одинаковый рост, одинаковые фигуры, даже волосы на поверку оказались одинаково пышными: темные у Христины Харитоновны и белокурые у Екатерины Андреевны. И зеркало стенного шкафа — как только затащили в эту глушь подобную роскошь! — отражало без лести, что Екатерина Андреевна так же хороша, как и хозяйка. И увидев это, Екатерина Андреевна наконец обрела голос. Первыми ее словами были:

— Может быть, пригласим их к нам пить чай?

Христина Харитоновна улыбнулась, сказала:

— А что же, конечно, пригласим! Выспаться можно и завтра…

Екатерина Андреевна раскраснелась, как девочка, особенно когда Колыванов взглянул на нее безмерно пораженным взглядом, словно не узнавая. Да и Чеботарев, кажется, не узнал свою спутницу по разведке. Только Лундин деловито подсел к столу и принялся с таким вкусом пить чай вприкуску, похрустывая сахаром, что все сразу вспомнили: они же голодны!

А когда Христина Харитоновна поставила на стол пузатый графин водки и бутылку вина, кажется, все единогласно пришли к выводу, что жизнь хороша!

На следующий день они спали до обеда. И тут как будто не обошлось без влияния Христины Харитоновны: никто не стучал под окнами, говорили во дворе только шепотом. Но запахи жареного и пареного были не подвластны приказам. Они пробивались и через закрытые двери, и Екатерина Андреевна проснулась оттого, что можно было опять садиться и есть, а потом можно было снова лечь и спать. И кажется, она была не одинока в этом желании. Во всяком случае, едва она ворохнулась па постели, как за стенкой в соседней комнате послышались голоса.

— Может быть, разбудить ее? — спрашивал Колыванов.

— Подождем еще, — грустно ответил Чеботарев.

И опять у Екатерины Андреевны настроение было какое-то сумасшедшее, девчоночье. Ей захотелось вскочить поскорее, высунуть в дверь еще не проспавшееся лицо со следами сна, аукнуть: «А вот и я!» — и потом уже начать одеваться, торопясь и роняя вещи, зная, что ее ждут.

У постели лежало праздничное платье таких ослепительно голубых тонов, словно его нарочно подбирали под цвет ее глаз. Тут же стояли домашние туфельки, отороченные мехом по голубому бархату. И Екатерина Андреевна не выдержала соблазна.

Умытая, причесанная, наряженная, она распахнула дверь и застыла на пороге в своем ослепительном великолепии. Колыванов расширил глаза и разинул рот, да так и не мог свести челюсти. Чеботарев отпрянул назад и выпалил:

— Как в сказке, ей-богу!

Даже Лундин одобрительно подмигнул маленькими глазками и поспешно отвернулся, тая смех.

Христина Харитоновна, колдовавшая на кухне, уловила это всеобщее замешательство, вошла в комнату, держа запачканные мукой руки впереди. Сейчас она тоже ничем не напоминала ту женщину-амазонку, какой они увидели ее на причале вчера. Уютом и домом веяло от ее передника, от платочка, ушки которого кокетливо торчали над ее веселым лицом. Войдя, она остановилась на полпути и воздела руки вверх:

— Побойтесь бога, Екатерина Андреевна! Вы же их ослепите! А им еще идти да идти!

Пожалуй, напоминание о дальнейшем пути было не к месту, но все засмеялись, заторопились. Чеботарев церемонно подал Екатерине Андреевне руку и повел к столу. Колыванов как-то неловко примостился сбоку стола, Лундин присел на дальний конец.

В течение всего обеда Екатерина Андреевна наслаждалась полным замешательством Колыванова. Он словно бы и голос потерял, все молчал да искоса поглядывал на нее. Христина Харитоновна и так и этак наводила его на разговор, но он упорно отмалчивался.

Только когда Христина Харитоновна спросила, проектируется ли дорога через кордон Дикий, он отважился выпалить:

— Да!