Николай Асанов - Открыватели дорог

— Что ж, Вася, начнем с обеда, а разговоры отложим на вечер, — сказал Колыванов и, чуть повысив голос, позвал: — Мама!

В комнату вошла еще не старая женщина, такая же крупная, как и Колыванов, одетая в широкое темное платье. Близорукие, чуть косо посаженные глаза были с любопытством и приязнью обращены к гостю, и Чеботарев торопливо встал навстречу.

— Анастасия Егоровна! — воскликнул он. — Так вот вы какая!

— Какая уж есть, сынок! Позволь тебя так и называть, как в письмах навеличивала. А вот ты никак не похож на мальчонку, каким мне все представлялся! Вишь, в какого детину вымахал! А мнилось мне, что ты все еще маленькой да худенькой. Приголубить бы, так далеко, не дотянешься!

— А вы мне и были матерью, Настасья Егоровна! — взволнованно ответил Чеботарев.

Со странным волнением вспомнил он те времена, когда пятнадцатилетним юнцом попал в руки майору Колыванову, безродный, одинокий мальчишка на трудных дорогах войны, волочивший на худых плечах и бремя сиротства, и горечь оккупации… Майор Колыванов не только обогрел и накормил, но и записал в свой батальон, может, тем самым сделав из него настоящего человека. Правда, Чеботареву не пришлось ходить в разведку, стрелять, совершать подвиги, — батальон у майора был особый — железнодорожный, но уж поучиться мастерству довелось, да еще как! Майор и тогда не любил бездельников и неумех. Если уж молодой солдат хотел доставить радость своему воспитателю, так должен был стараться! А тут еще письма с далекого Урала, материнские советы Анастасии Егоровны, — ох как нужны были в те годы Ваське Чеботареву ласковые слова!

А вот увидеться пришлось только теперь. После войны пошли школа, техникум, работа, — Борис Петрович не любил тихой жизни! Да и здесь у него, кажись, она не тихая…

Когда сели за стол, уставленный тарелками с домашними соленьями, Чеботарев спросил:

— А где же ваша супруга, Борис Петрович?

Колыванов поднял глаза на него, в них промелькнуло удивление. Снова склонился к тарелке и ответил:

— Она в отъезде. Я ведь писал тебе, кажется, что она последнее время в управлении работает…

— Вот жаль, — сказал Чеботарев, вспоминая, как когда-то Колыванов все обещал ему доброе знакомство с женой и со всем домом. — Когда же она вернется?

— Боюсь, не скоро, — ответил Колыванов, поднимая рюмку водки. И, словно поясняя, что́ имеет в виду под этим, добавил: — Мы ведь с тобой теперь вместе начнем воевать, если, конечно, ты согласен, а война наша будет в горах и в болотах, довольно далеко отсюда. Так что ей, пожалуй, к нам и не добраться.

Анастасия Егоровна перебила, подвигая блюдо с жареным мясом:

— Кушайте, Васенька, Боря глухаря промыслил вчера. Будто знал, что гость будет…

— А как же не знал? — подтвердил Колыванов. — Конечно, знал… Не знал, в какой день, но знал, что приедет…

Он посмотрел на Чеботарева, и снова ясная улыбка украсила его лицо. Оно стало мирным и спокойным, как будто сама встреча утешила Колыванова.

Василий подумал: «Нет, все будет в порядке! Если инженера и расстроили какие-нибудь неувязки в его деле, то вдвоем их разобьем безусловно, а дальше все будет хорошо…»

И Чеботарев с удовольствием поднял рюмку, весело воскликнул:

— За победу, Борис Петрович!

— Что ж, выпьем за победу! — ответил Колыванов. — За это можно выпить и повторить!

Глухарь был жирен и вкусен необычайно. Водка холодна и крепка, грешно было не чокнуться.

Устроив гостя отдохнуть после долгой и утомительной дороги, Колыванов вернулся в свою комнату, собираясь поработать. Но прошло полчаса, час, а он все сидел, странно неподвижный, за письменным столом, устремив усталые глаза в раскрытую схему будущей железной дороги. Мать, удивленная полной тишиной в комнате сына, дважды заглядывала к нему: он слышал скрип двери, робкие шаги, но не поворачивал головы. Казалось, лавина воспоминаний, связанных с приездом гостя, обрушилась на широкие плечи Колыванова, и потому лишь он неподвижен, что должен выдержать их тяжесть. Шевельнись, и они раздавят!

Может быть, он и не видел этой схемы, начертанной разноцветными карандашами на карте района, хотя пристальный взгляд все время фиксировал жирную линию, полукружием легшую по берегу Нима, соединяя крайнюю станцию железной дороги с Красногорском. От Красногорска начиналась вторая дугообразная линия, повернутая выпуклостью на север, вдоль Вышьюры до прииска Алмазного. На севере, где ничтожным по величине значком был отмечен район, ныне становившийся новым центром уральской металлургии, была робко прочерчена узкоколейная подъездная ветка к новой трассе. Внизу, на кайме схемы, отчетливо выписаны жирной чертежной тушью цифры: длина линии — 317,5 километра, длина мостовых сооружений — 8,9 километра, длина гатей — 28,3 километра. Затем шли цифры пятизначные, обозначавшие количество земляных работ, кубатуру зданий, станционных построек и бараков, а в самом низу, словно подчеркивая огромный объем этого труда, находилась обведенная дважды цветными карандашами почти двухсотмиллионная цифра стоимости будущих работ.

Все это находилось перед глазами Колыванова, но нельзя было понять, видит ли он эти плоды долгого труда многих людей. А ведь по этим линиям можно было отчетливо прочитать длинную историю проектирования Красногорской трассы, представить многомесячные блуждания изыскательских партий по отрогам Урала, увидеть пересеченные исследователями горы, болота и непроходимые леса. И трудно было понять, что видит на карте и о чем думает начальник строительного участка, застывший в своей неподвижности, с тяжело сдвинутыми бровями, с бессильно упавшими на стол руками.

Вдруг Колыванов услышал за дверью короткое взлаивание собаки, топот в коридоре, какое-то непонятное бормотание и стук в дверь. Судя по недовольному голосу матери, задерживавшей посетителя, пришел посторонний.

Колыванов выпрямился, взял из стаканчика на столе красный карандаш и решительным жестом провел новую линию на схеме, не заботясь о том, что она начисто перечеркивает труды многих людей и их расчеты, плоды многодневной и упорной работы. Новая линия легла напрямик от Красногорска к прииску Алмазному. Затем Колыванов размашисто перечеркнул цифры, обозначавшие длину линии, и написал рядом: «222 километра». Цифру стоимости он зачеркнул тоже и написал рядом другую, меньше на сорок миллионов рублей. Сделав это, он отодвинул схему и повернулся навстречу входящему.

Вся усталость, сковывавшая большое тело Колыванова, вдруг куда-то пропала. Он отодвинул стул и пошел навстречу гостю. Гость стоял у порога, освобождаясь от ружья, патронташа и вещевого мешка, пригибавших его. Выпрямившись, он попал в объятия Колыванова и даже на мгновение зажмурился в железных тисках.