Ольга Гуссаковская - Перевал Подумай

Девушки познакомились и быстро сблизились, а из дому вышли потому, что обе не любили питейные застолья. Пусть мужчины сами.

Над бухтой повисло белое низкое и плотное облако — не то туман, не то дым. Валя нигде еще не видела такого слепого неба и такой слепящей, как белый расплавленный металл, воды. Вот он — Крайний Север…

Зина рассказывала о себе так, словно знакомы они сто лет:

— Уж и не знаю, какой из Димки старатель? Да туда всех-то и не берут, поди… Задурил ему голову один колымчанин. В Москве в ресторане встретил. Я тебе не говорила, мы же на Новом Калининском работали. Ты не думай, Димка, когда хочет, все может, даже альфрейные работы. Я против него — ничто. Ну вот. Там он его и встретил, человека этого. Отпускник, широкая душа. А имя и не выговорить — Вержбловский, Леопольд Казимирович. Он Димке и рассказал про старателей, обещал устроить. Я, говорит, все про Колыму знаю, что людям известно, а что нет — тоже знаю. Трепач, по-моему: очень уж говорит красиво.

Она вдруг смешно оттопырила нижнюю губу и заговорила чуть в нос:

— Молодой человек, внешность — ценный капитал, учтите это! Ваше лицо напоминает небо перед пургой: синие глаза — осколки неба сквозь черные тучи. Знаете, об этом у какого-то поэта хорошо сказано, но забыл сейчас у кого. А может, у меня самого? Я ведь тоже балуюсь поэзией. Так… в свободную минуту. — Зина опять перешла на свой обычный тон. — Трепач, верно?

— Похоже, — согласилась Валя. — Я тоже не люблю таких… со слишком легкими и красивыми словами.

— Ну, конечно же! — бурно обрадовалась поддержке Зина. — Я так Димке и говорю, а он не слушает! Ничего, работу мы в городе найдем — маляры везде нужны, и ни в какие старатели я его не пущу!

Валя позавидовала ее уверенности. Не то чтобы ей не хватало своей, она же была бригадиром там, в Братске, и все у нее шло как надо. Но это только с девчатами, а не в личной жизни. Никогда и ни о ком не могла она сказать так, как говорила Зина: «Не пущу».

— Девушки, где вы там? Нам скучно! — Это позвал хозяин дома — разбитной, веселый рыбак. А Вале вдруг захотелось, чтобы ее позвал сосед по самолету, позвал именно ее, а не Зину.

Она уже знала, что зовут его Александр Ильич Ремезов и что он — архитектор. Знала, что есть у него жена, Наталья Борисовна, а попросту — Ната. Час или два спустя после их приземления он позвонил ей по телефону и без конца повторял, что ничего страшного не случилось, а она все не верила, заставляла его искать какие-то новые успокаивающие слова. Сквозь щелястую дверь кабины Вале все было слышно… Видела она и то, что не очень он молод, ее сосед по самолету. Спереди темные волосы тронула проседь, и даже в густых, заламывающихся от малейшей перемены настроения бровях тоже есть редкие белые волоски. Но какое ей, собственно, до него дело?

Зина встала с завалинки:

— Пойду. А то еще напоят Димку, будет мне с ним мороки! Ты не идешь?

— Нет, посижу еще. Здесь хорошо.

Солнце ушло, и море погасло. Постепенно его заволок туман. Не видно стало и аэродромного поля. Остался только тесный, к порогу дома прижатый мирок, две хилые березки и каменистый склон сопки прямо за домом.

На сопке, по-видимому, ничего не росло, — только камни и ржавые листочки незнакомых трав между ними. Все съедал холодный морской туман. Валя поднялась выше по склону. Домик почти незаметно остался внизу.

Те же камни, но среди них Валя вдруг увидела цветок: тонкий, как нитка, стебель и на нем пять прозрачных белых лепестков, словно сотканных из осеннего тумана. Белозор — цветок поздней осени… Когда-то она собирала эти цветы вместе с отцом под Ленинградом. Там они росли на ярко-зеленых болотистых лугах и над ними печально и длинно кричали чибисы. А, впрочем, было ли это когда? Или приснилось?.. Есть ведь такие сны, что наполняют душу радостью или грустью сильнее, чем самые яркие воспоминания о действительных событиях.

Белозор, нежданный знакомец на новой земле, вернул ее в детство.

…Старинный дубовый паркет был почти зеркальным от времени. Маленькая Валя боялась по нему ходить и замирала на пороге. В другом конце комнаты стояла непонятная штука на журавлиной ножке и возле нее — отец, со скрипкой в руках. Валя уже знала, что сейчас произойдет, и сердце замирало от ожидания и сладкого ужаса. Отец наклонял голову, рука делала плавный взмах — и приходила музыка. Высокие и низкие, то смеющиеся, то плачущие звуки наполняли комнату, и Валя переставала быть сама собой. Она уже не боялась скользкого паркета, она могла бы бежать по нему куда угодно, но по-прежнему оставалась на пороге и не смела приблизиться к отцу, пока он играл. Преклонение перед силой музыки осталось в ней на всю жизнь.

Она рано потеряла родителей: оба погибли в авиационной катастрофе. Разом ушли из ее жизни Ленинград, музыка, веселые шалости в большой солнечной квартире. Она стала жить в детдоме. Постепенно появились друзья, много друзей. Как часто, собравшись все вместе, они думали о будущем! Советовались, спорили… Однако свою судьбу — стать строителем — она выбрала сама. И не жалела об этом…

Валя коснулась пальцами лепестков белозора и оставила цветок на месте: пусть растет, раз уж сумел уцелеть. Может быть, за ним придут и другие.

Уже одно, что белозор вырос здесь, на вечно холодной земле, как-то успокоило ее, показалось добрым предзнаменованием. Не так уж, видно, страшна и сурова эта новая для нее земля со звучным именем Колыма.

Секретарь комитета комсомола недоверчиво посмотрел на Валю:

— К нам? Работать у нас будете?

Валя подумала: «Сейчас спросит: а сколько вам лет?» Но он не спросил. В других местах почти всегда спрашивали. Сбивал с толку людей Валин рост. Девочки в Братске не зря прозвали ее «карманным бригадиром». И в толпе сколько раз кто-нибудь сердобольный взывал к окружающим: «Осатанели, что ли? Не видите — девочку затолкали совсем!»

— Значит, в Братске работали? — уже с ноткой уважения в голосе продолжал секретарь, заглянув в Валины документы. Она пришла к нему, чтобы стать на учет. — Вот это здорово! Да еще и бригадир комсомольско-молодежной… Сила! — На широком его лице от улыбки расцвели веснушки.

Парень этот сразу расположил к себе Валю. Смешной немножко и, наверное, добрый. Большой, но нескладный, и, похоже, сам себя немного стесняется.

— Вы куда теперь, в общежитие? Идемте вместе, мне тоже надо туда заглянуть. Да, а зовут меня Виктором. Просто Виктор. Не люблю, когда по отчеству…

— И меня можно звать просто Валей, — разрешила она.

Виктор предупредительно открыл перед Валей дверь:

— Прошу!

Управление отделочных работ стояло на самом берегу речушки Каменки, служившей естественной границей города. За ней — только кочковатый бурый луг и далекие желтые отроги сопок.