Ольга Гуссаковская - Перевал Подумай

Нина ничего не ответила, только внимательно посмотрела на мать. Туся поняла ее по-своему, закивала согласно:

— Да, да, ты другая, я знаю… Ты и живи по-своему, я ведь ничего… я не против. Я глупая, конечно, но я уж с ним останусь. Ведь он только хорохорится, что сильный, а удача-то от него давно ушла… давно. И никому он, кроме меня, не нужен такой. Поймет — не поймет, а я все рядом буду, вдвоем и в беде легче.

Виктор и Валя пришли в клуб строителей, где готовилась выставка, позднее обычного — в управлении было комсомольское собрание. Говорили там обо всем: о плане, о простоях по вине заказчика, о новом почине в соревновании и о равнодушии «стариков», которым лишь бы стаж заработать, о нечистом на руку прорабе, которого тут же решили осветить «прожектором». А еще единогласно приняли предложение Виктора рекомендовать Валентину Берендееву в бригадиры комсомольско-молодежной. Часть людей останется из бригады Большаковой, часть придет из других бригад.

Вале предоставили слово. Вокруг был свой, понятный ей народ — строители. Приметив среди остальных Надю и Веру, она весело подумала: «Девчата вы хорошие, да с ленцой. Но у меня уже не будете мусор на собаке возить! Некогда станет!»

— Я недавно в этом городе, — начала она обычной фразой и тут же поправила себя: — Но «недавно» — это еще не значит, что я чувствую себя здесь случайным гостем. Город наш мне нравится, даже очень. Он так молод! И мы тоже. А ведь у нас, молодых, все лучшее впереди. Вот я и хочу, чтобы будущее нашего города стало прекрасным. Мы не должны оставаться в стороне, когда речь идет о том, каким нашему городу быть завтра. Потому комсомольцы нашего управления вместе с горкомом ВЛКСМ организуют выставку, где будут показаны генеральный план строительства нашего города, макеты новых жилых районов. Ведь нам же будет интереснее работать, когда мы увидим все это!

Валя перевела дыхание.

— Мы, строители, все равно что пионеры в новой, никем еще не открытой стране завтрашних домов и улиц. Вместе с архитекторами только мы, наши руки могут сделать их или безликими, серыми, или самыми прекрасными на земле. Может быть, я говорю сбивчиво, я волнуюсь, но так хочется, чтобы вы поняли меня! Мы не имеем права работать плохо, даже средне. Потому что средне это уже серость, а из нее никогда не родится истинная красота. Мы должны работать отлично!

Раздались аплодисменты.

— Но надо сказать, — горячо продолжала Валя, — что с качеством работ у нас не все еще обстоит благополучно. Иной раз бывает: купишь в магазине красивую вещь, платье, например, а пуговицы на нем — глаза бы не смотрели на них. Естественно, мы огорчены, возмущаемся даже… А не думаем, что то же самое может испытывать и новосел, въехавший в квартиру, где мы, строители, что-то недоделали. Получается же так не потому, что мы не хотим или не можем работать. Видимо, не умеем мы как следует бороться с тем, что нам мешает: простоями, некачественными стройматериалами, браком. Паспорт качества у нас введен, но заполнять его мы должны не формально.

— Это верно! — подтвердил чей-то звонкий голос.

— Еще я хочу сказать вот о чем. — Валя по привычке поправила легкие волосы. — В нашем управлении пока нет бригад, работающих на хозрасчете, а ведь об этом методе говорилось на съезде партии, пишут в газетах. Вот и я предлагаю: перейти на хозрасчет самим и вызвать на соревнование одну из молодежных бригад Братска. Пусть нам трудно будет поначалу, но мы не должны отступать. А потом, кто знает? Может, мы еще и опередим их? Мне, во всяком случае, хочется верить в это.

…Валя еще раз окинула взглядом знакомые макеты домов, фотографии на стендах. Да, теперь все хорошо, все на месте. А сколько было хлопот! То свет неправильно падает (в жизни не думала, что это так важно, а оказалось — еще как!), то проход загородили…

Нетерпеливый декоратор из театра, помогавший комсомольцам в устройстве выставки, по десять раз на дню хватался за лохматую свою голову и утверждал, что «ничего не выйдет» и «все к черту пошло», но потом одно переставляли, другое убирали, он сменял гнев на милость и снисходительно кивал: «Терпимо».

Декоратора привел Виктор, и вообще он всячески старался показать, что выставка интересует его ничуть не меньше, чем Валю. Таскал с места на место тяжелые стенды с фотографиями, раздобыл даже где-то светящиеся краски. Но вид у него далеко не всегда был радостным.

Александр Ильич заходил к ним часто, но ненадолго. Да и Валя гнала его: «Идите, мы сами…» Но Виктор видел, как хорошело, освещалось радостью ее лицо, как вся она становилась в присутствии Ремезова и порывистой и неловкой. Тут и слепой понял бы в чем дело…

Откуда-то издалека доносилась музыка, напряженная и страстная, как бывает только в кино: в большом зале шел киносеанс. Виктор подумал, что можно бы пригласить Валю на следующий, этот скоро окончится. Но тут же решил, что не стоит. Отец правильно сказал: «К любви, сынок, не подлаживаются, ее строят. Вот все равно, как мы дома. А коли не из чего, нет доброго камня, так стоит ли из чего попало городить? Из фанеры да глины дом все одно не устоит».

Верно. Не из чего строить ему, Виктору. У Вали своя жизнь, в которой ему нет места. И прежде не было. Так уж вышло. Но разве от этого легче?

— Что ж, пойдем? — предложила Валя. — Кажется, больше здесь делать нечего. И спасибо, что привел этого лохматого чудака.

— Не за что. Я же для всех хотел как лучше, — смутился Виктор.

— Конечно, — согласилась Валя, словно не заметив его смущения. — Только бы все прошло, как задумано.

Они вышли на широкую безлюдную сейчас лестницу. Прямо перед ними, отраженный в окне, встал город в вечерних огнях. Выше других вспыхивал, гас и снова вспыхивал зеленый свет рекламы. Казалось, что надпись укреплена не на крыше дома, а на заснеженной вершине перевала и сам он, вместе с нею, то появляется, то исчезает из глаз. Зовет куда-то…

Валя на секунду задержалась, глядя в окно. Зеленый отсвет вспыхнул и погас и в ее глазах. Виктору показалось, что она загадывает что-то, дожидаясь следующей вспышки света.

— Ты любишь его, — неожиданно произнес он вслух то, о чем подумал в эту минуту.

Она вздрогнула, сердито обернулась к нему, но ничего не ответила. Только спустившись с лестницы, проговорила скорее для самой себя:

— Я боюсь этого. Тут так все непросто! Вот, понимаешь, ты только не сердись, ладно? Если бы это был ты, все было бы понятно. Ты — такой, как все, как другие ребята, которых я встречала. Ну, не вышло у нас ничего больше дружбы, может, и по моей вине, не знаю… Но это тоже все понятно, ясно… А тут — я и сама не пойму, чего ждать…

— Значит, ты его просто еще не знаешь, — ухватился за ее сомнение, как за соломинку, Виктор. — Может, он плохой человек? И он старше тебя.