Ольга Гуссаковская - Вечер первого снега

В дверь резко, коротко постучали. Алечка встрепенулась, рука метнулась по столу в поисках зеркала. На пороге стоял «он». Это я поняла сразу.

Я давно уже заметила, что нигде так не требовательны к стилю одежды, как в маленьком поселке на Колыме. В городе вы можете быть одеты во что угодно. Город многолик, и ему все равно. В поселке вы поневоле будете носить лишь то, что просто и удобно.

Парень был одет под джек-лондонского охотника. И хоть ничего кричащего в его одежде не было, сразу чувствовалось — он здесь новичок. На куртке слишком блестящие «молнии», сапоги не видели тайги, руки не разжигали костров. И странное лицо. Словно тень чего-то знакомого, виденного много раз… Он даже красив, но что-то тревожное прячется в глубине серых глаз. Размах бровей не таит силы. Впрочем, это, может быть, просто от молодости. Ведь он мальчишка.

Тетя Надя без толку засуетилась. Это означало, что на гостя ставка делается всерьез.

— Знакомьтесь! Это моя племянница!

— Лена!

— Вячеслав!

— Вячеслав Кряжев — московский студент, — придирчиво поправила тетя Надя.

— Ну, положим, студент — это еще не профессия и звучит не так, — улыбнулся он. И вдруг я поняла, кого он мне напоминает.

— Простите, а ваш отец не буровой мастер?

Я поймала себя на том, что мне очень хотелось сказать «нашей партии». Но на это я пока еще не имею права.

— Да… Почему вы так спросили?

— Я знакома с ним, а вы очень похожи на отца. Бороды вот только не хватает.

Вячеслав опять улыбнулся. Он улыбался легко и часто, как ребенок.

— Ну, это поправимо. А что, пойдет мне борода?

— Нет, уж лучше не надо! — сказала я. — А вы как сюда попали?

— На каникулы приехал. Отца повидать. Ну и поохотиться, конечно.

Я подумала, что насчет охоты — это для Алечки. Она давно уже смотрела на меня глазами рассерженной крысы. Пусть. Я не собираюсь отнимать у нее «добычу». Тетя Надя тоже забеспокоилась, захлопотала:

— Да что это я — и угощения у нас нету. Уж вы не обессудьте…

— Маман, оставьте, ничего не нужно, — резко сказала Алечка и встала. Она всегда так называла мать: не поймешь, на каком языке, — не по-русски, и не по-французски. Это обращение проводило между матерью и дочерью невидимую черту взаимного недоверия.

Вячеслав чуть заметно улыбнулся. Понял. Видимо, он не глуп. Но хотела бы я знать, что ему нужно у этих женщин?

Он снова повернулся ко мне.

— Лена, простите мое любопытство, но, если не секрет, а кем вы сами работаете?

— Дневальной той партии, где ваш отец.

Даже хорошо, что так случилось. Не будет долгих и ненужных объяснений. У обеих женщин лица вытянулись и стали одинаковыми, как отражение в воде. Вячеслав поднял брови.

Я посмотрела на тетю Надю.

— Да, тетя, я не шучу. Конечно, это не на всю жизнь, получусь — дизелистом стану. Может быть, и дальше учиться буду… Не знаю еще. Пока останусь там. Вам этого все равно не понять, поэтому разговор можно считать оконченным.

— Оконченным! Ишь ты! Всю жизнь о ней заботилась, растила…

— Чесик, идемте гулять, здесь так душно! — скривилась Алечка.

Вячеслав охотно принял предложение. Никому не интересны чужие семейные сцены.

Я тоже решила уйти. Такого чувства полной отрешенной легкости я не испытывала никогда. Мне было совершенно без различно, что еще скажет тетя Надя. Видимо, она это поняла. Мы расстались молча.

Дождя все еще не было. Только серое небо словно прижималось к крышам. Белые сугробы семян на обочинах тоже потеряли легкость, отяжелели и липли к ногам.

Идти домой не хотелось, а больше деваться было некуда. В агентство? Незачем. Все уже сделано и сказано, Вера Ардальоновна, наверное, до сих пор не пришла в себя. Пьет валерьянку (Галочка принесла из аптеки), потом будет пить чай. Калерия Иосифовна молча качает головой.

Дома все на своих местах и все незнакомо. Многое показалось странным, чужим. Твой старый плащ на стене, готовальня, книги. Вещи потеряли ценность воспоминания и сразу стали реальными: у плаща оторван карман, в готовальне не хватает инструментов, книги случайные, у многих нет ни конца, ни начала. Просто старый, потерявший хозяина хлам… Я вынесла все это в коридор.

Завтра на рассвете я снова буду в пути, но сегодня… Телефон на столе, можно просто снять трубку и набрать знакомый номер. Далеко-далеко ответит твой голос. Или голос твоей жены. Только сейчас я вдруг поняла, что это значит: тебя нет.

И не больно. Почти не больно — так честнее. Наверное, совсем эта боль не уйдет никогда. Но звонить незачем, и мне даже не надо приказывать себе не делать этого.

Спать я все-таки не могу. На улице тихо. Небо в длинных полосах разорванных ветром туч. Среди них ныряет луна. В такие вечера всегда тревожно и неуютно. Все сделанное людьми — поселок, электростанция, смутно чернеющая вдали драга — кажется маленьким и непрочным. Зато огромны и непоколебимы сопки.

Нет двух людей, чьи шаги были бы одинаковы. Странно: неужели я и твои шаги успела настолько забыть, что могу спутать их с чужими?

Дверь отворилась без стука.

— Можно?

Взгляд как у больного щенка. Такого не ударит никто.

— Да, конечно…

— Здравствуй, Ленок!..

Это самое трудное — имя, которое принадлежит лишь мне. Все остальное он может отдать другой. Только подаренное в минуту любви имя навсегда останется моим.

— Здравствуй, Вадим!

Знакомый-знакомый жест: рука растерянно трет висок. В уступчивых глазах слезы. Я всегда знала, что ты талантливый артист.

— Я понимаю, мне незачем было сюда приходить…

— Да, незачем.

Мне уже легко. Если бы не слезы! Я даже не знаю, что было бы. Но я не люблю мелодрам.

Слезы тут же высохли. В глазах недоверие.

— Ты серьезно?

— Совершенно. Будет лучше, если ты уйдешь немедленно.

— Хорошо. Но я не вернусь.

— Ты и не возвращался.

— Нет-нет, ты ошибаешься! Если бы ты знала, сколько я передумал, понял…

— И женился на другой. Хватит, Вадим. Мне завтра рано вставать. Я хочу отдохнуть перед дорогой.

— Прощай!

Дверь медленно закрылась. Все. И этой встречи я ждала год?!

Раньше я часто думала: что было после встречи Пер Гюнта с Сольвейг — с той, что ждала всю жизнь? Теперь я знаю: она прокляла его. Минута встречи никогда не возвратит бесплодных лет ожидания.

И в комнате стало совсем пусто. Ее наполняло прошлое. Оно ушло — и ничего не осталось. Только дорога. А что впереди? Давно-давно, когда я была маленькой, отец привез из какой-то экспедиции удивительный цветок. Он был таким синим, что хотелось тронуть его рукой: глаза не верили себе. У цветка было красивое и немного грустное имя — генциана. Отец сказал, что растет он далеко — в счастливой стране Синегории, за многими реками и морями. Почему я вспомнила об этом? Неужели ты существуешь, Синегория?