Анатолий Жуков - Дом для внука

Зоя ушла, а тетка Поля, год назад переведенная из доярок в учетчицы по болезни рук, стала рассказывать, что начало породному совхозному стаду положили Сильва и Идеал (она сказала «Диял»). Одиннадцать лет назад.

Пришла Вера Анатольевна, уже без шубы, в темном халате поверх вязаной белой кофточки, в косынке, прикрывающей светлые вьющиеся волосы, и дала Киму точные сведения о породном составе молочного стада, о приплоде, надоях и жирности молока. Потом собрались доярки, одна за другой заканчивая дойку. Эти не особенно гордились благополучными цифрами. Наперебой стали втолковывать ему, что нагрузка большая, по 16–18 коров, из них две-три первотелки да несколько тугих — попробуй-ка выдоить всех вручную два раза в день, а летом так все три. И высоким надоям не обрадуешься. Вон посмотрите, какие руки у тетки Поли, какие пальцы стали. Покажи, тетка Поля, не стесняйся. Видите — как грабли. Это оттого, что в передовых ходила, всех первотелок брала, от тугих не отказывалась, вот это отчего, товарищ корреспондент. Запиши, запиши в свой блокнотик. И еще запиши, что мы по каплям молоко из коровьих титек выжимаем, по струйкам. Это в города оно идет цистернами, машинами, а мы — по струйкам его, по капелькам…

Они сидели, окружив его, на низких своих скамеечках и опрокинутых ведрах, говорила старуха Капустина, ей помогали тетка Поля, Нина Чернова, Дуся Шатунова, Зоя Мытарина и даже Вера Анатольевна включилась, заняв, впрочем, серединную позицию.

— Конечно, физическая нагрузка значительна, — сказала она, — но работать все же легче, чем, например, в колхозе. У нас уже есть автопоилки, действуют подвесные дороги, свет хороший.

— Эдак, эдак, — поддержала тетка Поля. — Прежде-то ничего не было, вилы да лопата, поить к проруби гоняли. За день так навеселишься, чуть ноги доволокешь до дому. Сейчас мо-ожно…

— Если не в текущем, то в будущем году непременно введем механическую дойку, — сказала Вера Анатольевна.

Ким был доволен, что доярок сразу разговорил, хотя за все годы работы не было случая затруднений в этом. Люди почему-то ему доверялись. Одни сразу, едва познакомившись, другим нужно было присмотреться к нему, обнюхаться, третьих он умел разозлить, чтобы они раскрылись. Вопрос времени.

— Молодцы, — сказал он небрежно, — так и запишем. А то расплакались: титьки у них тугие, струйки тонкие!

— Не у нас, а у коров, — сказала под общий смех Зоя.

— Еще один вопрос: как у вас с учебой?

— Все доярки посещают кружок текущей политики.

— Довольны?

— Привыкли, — сказала тетка Поля. — Каждую зиму учимся, интересно. До газет руки не доходят, а придешь в кружок, все новости за неделю тебе расскажут.

— Кто рассказывает?

— А сами. По очереди. Одну неделю Зоя вот читает газеты, другую — Нина, третью — Дуся… Что интересного найдут, потом рассказывают нам. Если пропустят чего, Вера Натольевна дополнит. Она у нас за главную. И непонятное всегда объяснит.

— Зоя у нас учится в вечерней школе, — дополнила Вера Анатольевна. — Отличница. И надои сейчас хорошие: у ней самая сильная группа. Поговорите с ней. Ты сегодня дежурная, Зоя?

— Я.

— И прекрасно. Всего вам доброго. Доярки, собрав свое имущество, ушли вслед за Верой Анатольевной, а Зоя повела Кима в дежурную комнату, оборудованную в среднем тамбуре, усадила на скрипучий топчан, задернула занавеску на единственном окошке. Ким снял через голову блиц-лампу с камерой, распахнул «молнию» куртки и, улыбаясь, поманил Зою:

— Подойди-ка, передовица, поближе, я тебя проинтервьюирую.

Зоя подошла, встала перед ним — руки в карманах халата, улыбается насмешливо, а щеки горят.

Знакомо, ах как это хорошо и знакомо! Нехорошо лишь то, что и сам он откликается на это волнение, весь он, а не только та часть его существа, которая часто не считалась с рассудком и ненасытно требовала любви, замечая и оценивая женщин с одной этой узкоутилитарной целью. И женщины сразу чувствовали эту его цель, распознавали и отличали от большого чувства, которого у него не было для них, а было только желание, была доброта и ласка, и они, не все, но многие из них, откликались на эту его доброту и ласку, на желание, принимали его как своего, уже близкого человека, и не стеснялись его, как не стесняются мужа, подруги, сестры. И он не стеснялся, потому что приобрел навык в обращении с ними, был смел и не обманывал их, то есть не обещал больше того, что мог дать.

— И что же дальше? — спросила Зоя от волнения хрипло.

Ким бережно, но настойчиво привлек ее, неохотно сопротивляющуюся, к себе, уткнулся лицом в грудь, в вырез халата, и услышал такой знакомый запах свежих молодых огурцов и молока, к которому уже привык, — от нее всегда почему-то пахло свежими огурцами, тонко, едва уловимо. Ни одна из всех знакомых женщин и девушек так не пахла. Он хотел спросить, отчего этот запах, но дыхание перехватило, он чувствовал лицом, щеками напряженные ее груди и слышал, как гулко и тревожно бухает в ней большое сердце. И в нем самом. Где-то в горле, в висках, в затылке. Как у юноши. И сказать ничего не скажешь, и не пошевелишься, и руки, сомкнутые на ее тонкой, прогнувшейся талии, такие умелые с другими, такие бережно-ловкие ласковые руки, стали деревянными, глупыми. Он сполз ими ниже, на тугие ее выпуклости, по которым недавно шлепнул с лихостью и наигранной вульгарностью, стараясь приучить себя и ее быть проще при встречах, ближе, но руки плохо слушались, были неуверенными, грубыми, и он не мог им вернуть уверенность, легкомысленность и ловкость, и Зоя чувствовала это, радуясь его состоянию и пугаясь его, — женским природным чутьем она знала, какой он многоопытный и жадный в любви.

А Ким боялся ее чистоты, свежести, огуречного тонкого ее запаха, смелой ее готовности. Не было у него такой готовности — чтобы всего себя для нее, полностью и безоглядно, она еще не созрела, и, возможно, не созреет, такая готовность, а та легкая и привычная, с которой он подходил к нравящимся и отзывчивым женщинам, здесь не действовала, была пошлой, невозможной. И Зоя это чувствовала.

Она отвела его смущенные руки, положила их ему на колени и с облегчением вздохнула.

— Отдышись, — сказала с любовной насмешкой. — Так и умереть можно. — Нагнулась и чмокнула его в щеку.

Девчонка, а какая великолепная всепонимающая снисходительность. Будто опытная женщина. Откуда?

— Странно, что ты до сих пор была без парня, — сказал Ким, с трудом возвращаясь к своему обычному состоянию. — Не верится. В тебе скрыта такая любовная потенция, столько страсти, что завидно.

— Скажи, ты немножко любишь меня, а?

Вот это было типично женское, общее для них всех.

— У тебя вечерние, бальные глаза.

— Как это?

— Ну, для бала, праздничные. И зовущие, страстные. Вот сейчас они у тебя совсем синие-синие. А когда ты спокойна, вот когда мы беседовали, они были заметно светлее, голубые. Может, темно-голубые. А у отца глаза желтые, крапчатые, как у тигра. Запоминаются сразу. Он почему не женился больше?