Владимир Хазанский - Спросите у берез…

Но может быть и другое. Возможно, что это обман, хитрая уловка врага, чтобы, проникнуть в самое сердце подполья? Тогда неминуем провал организации, потеря дорогих людей.

Нет, Герасима Фроленка легко не купишь. Он не простачок какой-нибудь, не доверчивый юнец, чтобы сразу раскрыть свои карты.

— А каким это нюхом вас потянуло в мою избу? — спросил Фроленок, намереваясь внезапным вопросом озадачить пришельцев.

— А к кому же ещё? — пожал плечами старший. — Вы же здесь у меня единственный родственник.

— Я? Родственник?.. — Герасим Яковлевич даже растерялся.

— Ну да, самый настоящий. Я ведь Михаил Дубро. Сын Тита…

Тита он помнил. Верно, хотя и далекий, но родственник. А вот Михаила, как и других его детей, не знал. Стал расспрашивать подробнее. И вдруг снова насторожился.

— А как же это вы, добрые молодцы, вот так прямо без всяких помех перемахнули через границу? Да еще на лыжах, как на прогулочке?

— Вот так прямо, дед, и перемахнули. Почти что у самого кордона, — смеется молодой. — Немцы сегодня рождественский сочельник справляют, шнапс пьют. Разве не знаете? Да и кто сегодня, в такую погоду, выстоит на посту. Вьюга, не видно ни зги. Следы заметает сразу же.

В словах парня неподдельная искренность. Доводы его правдоподобны. Но твердого доверия у Фроленка все еще нет.

— А что надо человеку с бородой? Кому и что он хочет передать?

— Он просил нас связаться с вашими коммунистами и комсомольцами, — напрямик сказал высокий. — Не можете помочь — будем обращаться к другим.

Герасим Яковлевич думает. Видно, что он озадачен, не знает, как поступить: и раскрываться рискованно, и ниточку, которая может оказаться полезной, боится потерять. Наконец решается.

— Хорошо, попытаюсь кое с кем поговорить. Приходите деньков через пять-шесть.

— Это уже, батя, другой разговор, — выразил одобрение темноволосый, — подождать мы согласны. В солидном деле спешить не полагается. Тогда, как говорят белорусы, бывайте здоровы!

— Бывайте здоровы! — стал прощаться и второй, что постарше.

Фроленок проводил ночных гостей за порог дома. Постоял на ветру, пока они не растаяли в темноте метельной ночи.

Герасиму Яковлевичу казалось, что он провел переговоры дипломатично, со всеми предосторожностями. Оставил время для проверки, совета с Григорием и Василием, ничего не раскрыл — весь риск взял на себя.

— А моя жизнь ценится по самой низшей ставке. Отпущенная богом мерка почти использована, — пошутил он, рассказывая на следующий день товарищам о ночных гостях.

Григорий и Василий похвалили его за осторожность. Они поступили бы примерно так же, будучи на его месте. Ну, а дальше? Как вести себя при второй встрече?

Это надо хорошенько продумать.

— Прежде всего нужно разыскать того парня из Галицы, что спорил с Моргесом, — сказал Григорий. — Ему, пожалуй, можно поверить. Осторожно спросите у него, знает ли он что-нибудь об этих заборцах. Потом посмотрим… Контакт с латышами надо установить. И не только потому, что там действует человек с бородой. Пора уже искать пути для сближения с латышской молодежью.

Когда через несколько дней парень из Галицы снова появился в Гаврилине, Вестенберг, попросив его подождать, пошел за вожаками подполья. Решили пока что встречаться за пределами Прошек. На всякий случай.

Парень, назвавший себя Александром Козловским, сразу понравился Григорию и Василию. Простодушный, прямой и бесхитростный. Но оказалось, что Михаила Дубро и его товарища из Заборья он не знает.

— Что ж, постараемся сами их прощупать, — сказал Григорий. — Действовать будем напрямик. Себя пока раскрывать не станем. Есть у меня на этот счет одна задумка…

Принятый план действий Григорий осуществил так, что вызвал у гостей поначалу даже некоторое замешательство.

Принимая посланцев человека с бородой, Герасим Фроленок незаметно для них послал дочь Пашу за Григорием и Василием. Поздоровавшись, но не называя себя, Григорий сразу же заявил:

— Вот что, милейшие. Мы вас не знаем, мандатов у вас для переговоров нет никаких. Поэтому требуем встречи на самом высоком уровне — с человеком с бородой. В любом удобном для него месте. И еще одно условие. У этого человека, который придет к нам на переговоры, кроме бороды должны быть еще доказательства своих полномочий. Вот так, любезные.

Гости как-то сразу сникли. Особенно растерянным выглядел тот, что помоложе, — высокий, темноволосый.

— Но это невозможно! — вырвалось у него после некоторого молчания.

— Почему? — не отступал Григорий.

— Невозможно… — как-то сокрушенно повторил он и снова умолк.

Но ненадолго. В глазах этого человека внезапно вспыхнул озорной огонек. Он словно просветил его душу, скрытую до поры условностями конспирации.

— Невозможно потому, — не скрывая улыбки, еще раз сказал он, — что у человека с бородой… нет бороды. Нет у него и никаких полномочий.

— Как? — теперь уже удивился Михаил Дубро.

— А вот так. Потому… потому, что человек с бородой — это я.

— Совсем ничего не понимаю, — пожал плечами Григорий. — Ты, братец, все запутал.

— Можно и распутать, — глаза высокого продолжали светиться озорными огоньками, — все, как есть, по порядку.

Александр Гром родился и вырос в бедной крестьянской семье. У отца было девять детей, их с трудом удавалось прокормить. Рядом с его родной деревней Заборье цепочкой растянулись вдоль Зилупе другие — Шешки, Суржи, Пынты, Мейкшаны. Здесь жили латыши, русские, белорусы. Жили дружно. Почти все свободно говорили по-латышски, но не забывали и русский. Их называли латгальцами. Латгалия — интернациональная, самая пестрая часть Латвии.

Кто же он по национальности? Никогда Саша не думал об этом. Учился в латышской школе. Латыши считали его своим. Русские — тоже.

Часто, спустившись к реке, с завистью и невыразимой тоской смотрел он на другой берег. Там все не так, все иначе. Нет мелких полосок на полях, здешней раздробленности. Работают сообща, используют машины. Нет дня, чтобы оттуда не слышались песни. Поют женщины, что стогуют сено. Поют парни и девушки вечером у костра. Поют мальчишки и девчонки в красных галстуках, отправляющиеся за ягодами в ближайший лес.

Некоторые песни с того берега перекочевали и сюда, в Латгалию. Их приняли и полюбили.

Саше было шестнадцать, когда он переехал в Ригу, где жили старшие братья. Надо было помогать отцу кормить большую семью. Мальчик работал подручным каменщика, а вечерами учился в ремесленном училище. Революция, борьба, свобода, коммунист — эти новые для него слова он услышал от братьев. Они были подпольщиками, боролись за то, чтобы жизнь в Латвии стала такой, какая была на той земле, что манила его давно.