Лидия Вакуловская - Вступление в должность

— А-а-а… — протянул, вконец смутившись, Тима Мальчиков.

Вот тогда он окончательно понял, с кем разделил победу на Лысом Деде и почему у Нюшки вместо длинных красивых локонов снова появилась косая челка. Нюшка боялась, что сильный ветер на Лысом Деде вырвет из-под каски ее локоны и тогда соперники увидят, что это она вместо Веньки оспаривает победу на коварной реке. Ну а свои — свои ведь всё знали.

Будильник звонил в двенадцать, в час, в два. Любушка подхватывалась с разостланного на полу спального мешка — кукуля, смотрела в окно.

На улице в желтом свете фонаря белой мошкой роились снежинки, падали на задубелую от первых морозов землю. Снежная пыльца припорошила широкое крыльцо нового магазина и коротенькое крылечко соседнего с ним дома, где помещалась контора совхоза. Одно окно в конторе светилось. Любушке, находившейся на втором этаже, хорошо были видны деревянный домишко конторы и это одиноко светившееся в бухгалтерии окно: там стоял письменный стол, за которым спала, положив на счеты голову, сторожиха. В конторе было холодно — сторожиха спала в платке и тулупе.

Свет из бухгалтерии яркой полосой освещал кабину и передние полукружия гусениц трактора. Другая половина трактора и прицепленные к нему сани с высокими, в рост человека, бортами были отрезаны темнотой. Оттого казалось, что на свет выползает какое-то квадратное чудище с выпученными стеклянными глазами, на чешуйчатых посеребренных лапах.

Любушка знала, что трактор без нее не уйдет, за нею обязательно придут и разбудят ее, как бы крепко она ни спала. Но ей не хотелось, чтобы ее будили, хотелось самой явиться к трактору тотчас же, как придет водитель Слава, с которым она вчера познакомилась в конторе, и доктор Юрий Петрович, которого она еще не видела и не знала, и те двое корреспондентов, что уже несколько дней находятся в поселке и теперь тоже поедут к оленеводам. Любушка считала себя вполне взрослой и самостоятельной, она приехала в совхоз работать, заниматься делом и не хотела ничьей особой опеки, ничьей заботы о себе, поблажек. И потому она так часто подхватывалась в эту ночь, переводила вперед на будильнике стрелку звонка и выглядывала в окно, не желая пропустить время, когда надо будет взять свои рюкзаки и выйти из дому.

Единственно было плохо, что Любушка не знала, когда они выедут. Водитель Слава сказал ей в конторе: «Поедем ночью», а она почему-то не спросила, в котором часу. А ночь, оказывается, длинна, она тянется медленно, и очень хочется уснуть, так, чтобы не просыпаться. Но сон все время прерывает звонок будильника…

Она не слышала, как от тяжелых шагов заскрипела деревянная лестница, разнося по дому ноющие звуки. Но как только в дверь грохнули, Любушка выбежала в коридорчик. На лестничной площадке стоял незнакомый заспанный парень в телогрейке и меховой шапке с задранными вверх ушами.

— Проснулась? — спросил ее парень и широко зевнул. — Собирайся, скоро поедем.

— Я готова, — ответила Любушка.

— Тогда через час подходи к конторе.

— Через час? — удивилась Любушка.

— Ну, — ответил парень. — Пойду теперь всех остальных будить.

Парень пошел вниз, стуча сапогами по деревянной, протяжно скрипевшей лестнице.

Любушка включила свет в комнате. Лампочка в засохших кляксах извести осветила кукуль на полу, два тугих рюкзака возле двери, голые стены в розовых цветочках наката и часть стены смежной комнаты, тоже в цветочках наката, только зелененьких: В этой двухкомнатной квартире, принадлежавшей какому-то неизвестному ей пастуху Кирееву, Любушка, приехав в совхоз, прожила всю неделю. В комнатах, жарко отапливаемых батареями, не было ни мебели, ни постели, ни одной ненароком забытой вещи. Только на кухне стоял единственный табурет, да в углу, под раковиной, насыпана горка стланиковых шишек. В тепле шишки рассохлись, потрескались, зерна рассыпались по всей кухне. И сколько Любушка ни сметала их веником в угол, они снова раскатывались по полу и щелкали под ногами.

Впрочем, в поселке пустовала не одна эта квартира — пустовал весь двухэтажный дом, где временно поселилась Любушка, и еще два таких же. Дома строили специально для пастухов, но пастухи не жили в них, а кочевали, как сто лет назад, с женами и детьми по тайге и сопкам.

Одеваться и укладываться ей не требовалось: рюкзаки были собраны еще вчера, а сама она с вечера не снимала ни торбасов, ни меховых брюк, ни двух толстых свитеров. Любушка скатала кукуль, надела длинную, до колен, стеганку, заячью шапку, повязала шею шарфом, взяла в одну руку за лямки рюкзаки, под другую — кукуль и покинула квартиру неизвестного ей пастуха Киреева.

На улице было морозно — градусов двадцать пять. Снежок перестал сыпать, и вверху, в далекой непроглядной тьме, вылезли маленькие звезды, разбросанные небольшими ярко-зелеными кучками на огромном просторе неба. Луны не было. Видно, она заблудилась за высокими хребтами сопок, невидимых в ночи. И потому так черно и слепо было на земле без луны. Фонарь перед домом отчего-то погас, свет в окне бухгалтерии тоже пропал. Но когда Любушка вышла из дома, вспыхнули фары тарахтевшего у конторы трактора. Любушка пошла на их свет, слегка дымившийся на морозе.

При ее появлении сторожиха в тулупе и парень, приходивший будить, умолкли. Задок саней не был огорожен, чтобы удобнее садиться, и Любушка легко забросила в высокие сани кукуль и рюкзаки.

— Ну, давай, выходи! Что тебя, на руках выносить? — сказал вдруг парень, приходивший будить Любушку.

Только тогда Любушка заметила женщину в телогрейке и пуховом платке, повязанном так, что виднелись лишь глаза и нос. Женщина сидела у правого борта саней, привалясь к мешку, и молчала. — На коленях у нее лежала собака. Женщина обхватила ее за шею.

— Ты что, пьяная, что не слышишь? — спросила сторожиха.

— Не пьяная, а дурная, — сказал парень. — Ну, ты думаешь выходить?

— Ступай, Паша, домой, замерзнешь. Или ты пьяная? — добивалась сторожиха. — Кто трезвый в такой резине на ногах в тайгу едет?

— Она что трезвая, что пьяная — дурная, — сказал парень.

А женщина молчала, будто ничего не слышала.

В кабине стукнула дверца, к ним подошел Слава.

— Уговорили или нет? — спросил он.

— А черт с ней, пускай едет! Дуба даст, тогда узнает, — решил парень, приходивший будить Любушку.

— Ну, смотри, — сказал ему Слава. — Тогда поехали что ли? — И крикнул в темноту широких саней, заставленных мешками и ящиками: — Товарищ корреспондент, так ваш второй не едет?

— Не едет, не едет! — раздалось из-за мешков. — Я один еду!

— А доктор? — спросила Любушка.

— Спит давно, — кивнул Слава на грудившиеся в санях мешки, — Забирайся, давай помогу, — взял он Любушку за локоть.