Лидия Вакуловская - Вступление в должность

— Я сама, — отстранилась Любушка. Она обеими руками ухватилась за доски продольного борта и влезла в высоко поднятые на полозьях сани.

— Тимка, пошли в кабину! — позвал собаку парень, который приходил будить Любушку, и зацокал языком.

Пес рванулся к нему, но женщина крепко держала его сцепленными вокруг шеи руками.

— Тимка, околеешь! — укоризненно сказал парень и присвистнул.

Собака заскулила, пытаясь вырваться от женщины. Та развела руки и отпустила ее. Собака спрыгнула с саней, побежала за парнем.

Ступая по твердым мешкам, Любушка перетащила свои вещи к передку саней, заставленному ящиками. У левого борта спал, забравшись с головой в кукуль, доктор, у правого борта устраивался корреспондент. Он уже по пояс влез в кукуль и продолжал натягивать его себе на плечи, ворочаясь на мешках. Любушка хотела сказать ему, что лежа в кукуль не влезают, нужно сидя натянуть его на ноги, потом встать, и он легко натянется по самую голову. Но сказать постеснялась. Тем более что корреспондент уже почти справился со своим нелегким занятием.

Между доктором и корреспондентом места хватало на троих. Любушка пристроила к ящикам рюкзаки, стала выворачивать мехом наружу свой кукуль, чтоб удобнее было в него влезть. В это время сани дернулись и поползли за трактором, скрежеща полозьями по каменистой мерзлой земле.

— Женщина так и не сошла? — спросил Любушку корреспондент.

— Нет, она едет, — ответила Любушка.

— У меня лишний кукуль и валенки — товарищ не поехал. Скажите ей, пусть возьмет.

Любушка по мешкам прошла к женщине. Та сидела в прежней позе — привалясь к мешку с отрубями и поджав под себя ноги в коротких резиновых сапогах, куда были заправлены лыжные брюки.

— Вы замерзнете, — сказала она женщине. — Пойдемте вперед, там лишний кукуль есть.

— У меня свой есть, — по-эвенски ответила женщина сквозь платок, закрывавший ее лицо.

Любушка была якутка, но эвенский понимала. В техникуме были разные ребята: чукчи, русские, эвены, якуты — все понемножку научились языкам друг у друга.

— Пойдемте вперед, за ящиками теплее, — звала ее Любушка.

Женщина не отвечала.

— Вы меня слышите? — спросила Любушка.

Женщина молчала.

Любушка постояла немного и отошла от нее.

— У нее свой кукуль есть, — сказала она корреспонденту.

— Сколько километров до бригады, если поточнее? — спросил ее корреспондент.

— Не знаю. Говорили, сто пятьдесят. Я первый раз еду, — ответила Любушка.

Корреспондент больше ни о чем не спрашивал ее. Натянул на голову кукуль и скрылся в нем. Кукуль заворочался — корреспондент старался улечься на бок в своем узком меховом ложе.

Любушка тоже забралась в кукуль. Лежала на спине и смотрела на расшитое звездами небо. Кроме звезд, и черного неба, она ничего не видела. Даже высокие борта саней были скрыты темнотой. Сани скрипели, покачивались, кренились, подпрыгивали на буграх, и оттого вверху покачивались и кренились набок ярко-зеленые звезды.

Вскоре Любушка поняла по ширканью и царапанью веток, задевавших дощатые борта саней, что въехали в тайгу. Мохнатая ветка с треском прошмыгнула над Любушкой, осыпав лицо холодной колючей хвоей. Рукавицей она смахнула иглы. Потом втянула в кукуль голову и долго лежала в теплом мешке с открытыми глазами, но уже не видя покачивающихся, подпрыгивающих звезд.

И долго еще думала о многом, сразу обо всем. О странной женщине, сидевшей в санях, о директоре совхоза Казаряне. Сначала Казарян говорил: «Поедешь зоотехником в бригаду Киреева», на другой день сказал: «Поедешь зоотехником в бригаду Климова», на третий: «Поедешь зоотехником и ветеринаром в бригаду Данилова». Сперва он обещал: «Отвезу тебя к Кирееву на вездеходе», на другой день сказал: «Поедешь к Климову на вездеходе без меня», на третий: «Поедешь к Данилову на тракторе с санями. Возьмешь продукты оленеводам, корм оленям и почту». И вот она едет работать в бригаду Данилова, везет продукты и почту, везет два ящика винограда, один арбуз и двадцать литров вермута — подарок пастухам ко Дню работников сельского хозяйства. Праздник этот через три дня, и Казарян поручил ей поздравить пастухов. Сначала он говорил: «Соберешь всех у Данилова, устройте общий стол, скажи им речь», потом: «Соберешь всех у Данилова, стол устраивать не надо. Вот тебе отпечатанное поздравление, выучишь и произнесешь». Она выучила свою речь и знала, что сказать оленеводам.

Лежа в кукуле, Любушка в десятый раз повторяла мысленно эту свою речь: «Дорогие товарищи оленеводы! Разрешите мне от имени дирекции, партийной и профсоюзной организаций совхоза «Тайга» поздравить вас с Днем работников сельского хозяйства и пожелать вам дальнейших успехов в труде и личной жизни. Вы славно потрудились в этом году, и вам есть чем гордиться. Наш совхоз «Тайга» по всем показателям выполнил план трех кварталов. Наши оленеводы хорошо провели в весенние месяцы отел, сохранили на девяносто семь и шесть десятых процента полученный молодняк, снизили на пять процентов яловость важенок, повысили на три процента, по сравнению с прошлым годом, товарный вес каждого забитого оленя…»

Сани сильно тряхнуло, загромыхали ящики. Лежавший у Любушки под головой рюкзак сдвинулся ей под спину. Она высунулась из кукуля и, неловко ворочаясь, старалась определить, не упал ли сверху какой-нибудь ящик. Но, похоже, ничего такого не случилось. Сани теперь пошли ровно, без особой тряски и крена. Любушка вновь запаковалась в свой мешок и еще долго думала о разном. О том, что теперь она не скоро вернется из тайги — может, только в мае, после отела оленей. И что теперь уже, наверно, не скоро попадет в поселок на берегу моря, где остался ее техникум и где живет геолог Гена, которого она любит…

Потом мысли ее спутались, стали зыбкими, неуловимыми. И она не ощутила мгновения, когда уснула. Но и во сне чувствовала, что у нее замерзают ноги, и старалась шевелить пальцами, не забывая даже во сне, что только так их можно согреть.

Что-то тяжелое давило Любушке на грудь. Она задыхалась, барахтаясь в кукуле, силясь вытолкнуть на воздух голову. Но тяжелое лежало на груди и на голове, и Любушка наконец сообразила, что на нее навалился мешок с отрубями. Она заворочалась, стараясь плечом сдвинуть мешок. И вдруг он легко откатился, в глаза ударил свет. Любушка высунулась из кукуля и увидела прямо перед собой собачью морду с открытой пастью. Собака — вновь вспрыгнула ей на грудь, лизнула горячим языком в щеку.

— Пошла! — оттолкнула Любушка собаку. — Тимка, пошел! — прикрикнула она еще раз, вспомнив, как зовут собаку.

В санях никого не было. Сверху мутно светило солнце, над санями нависали багровые лапы лиственниц, по мешкам, поскуливая, бегал Тимка, привязанный веревкой к бочке с горючим.