Александр Иванов - Не жди, когда уснут боги

— Ну, и чешет! — восхитился сидящий рядом с Григорием рыжеватый парень из чередниченковской бригады, все лицо которого было покрыто веселым роем веснушек. — А когда мастером работал, одними прибаутками отделывался. Верно, говорят: язык с должностью растет.

— Если б так, тебя смело можно в замы к нему двигать, — пошутил Григорий.

— Точно! — загоготал рыжеватый. — А что, я не прочь! Хоть сейчас.

Соседи шумнули на него, и он притих, только изредка весело косился в сторону Григория.

Из цеха они вышли вместе, Ануфриев и Панкратов. Заводской двор гудел голосами; полысевшие по осени деревья помахивали ветками на теплом ветру; где-то возле кузнечного цеха нетерпеливо сигналил грузовик, дожидаясь разгрузки.

Молчание нарушил Ануфриев.

— Видишь, какой я тебе сюрприз приготовил, — сказал он, коснувшись пальцами локтя Григория. — Сознайся, что не ожидал, наверное, рот от удивления раскрыл. Еле-еле мне удалось пробить. Командировка считай уже в кармане.

— Я редко чему удивляюсь, — усмехнулся Григорий. Его уже заранее угнетал затеянный Ануфриевым разговор. Зачем пыжиться и выдавать чье-то указание за собственную добродетель? Или он его дурачит?

— Рановато сдаешься, — продолжал Ануфриев с улыбкой. — Вместе со способностью удивляться мы теряем истинную молодость — духа и тела.

— Все это ерунда! — резко заявил Григорий, хотя до сего момента так не думал. — Надо разделять удивление и возмущение. Удивляться можно лишь неожиданно выпавшей радости, а тем, что внезапно портит настроение, жизнь, я привык возмущаться.

— Странно! — белесые кустики бровей съехались на переносице. — Не пойму, чем ты недоволен? Сам просил, я пошел тебе навстречу — и вот, пожалуйста, тебя словно подменили. Гремишь цепью, готов броситься и разорит, меня на куски. Что-нибудь стряслось? Сделай милость, объясни хоть…

— А ты, Николай, не догадываешься?

— Если б!..

— Хорошо. Тогда слушай. Утром…

Однако продолжить Григорию не удалось. У проходной его остановил вахтер и, по-свойски подмигнув, спросил:

— Как, Панкратов, разыскал директора?

— Разыскал, дядя Федя, разыскал.

— Там, где я и говорил?

— Да, в инструментальном.

— Вот видишь…

— Будьте здоровы!

Кому-нибудь этот мимолетный диалог и не сказал бы ничего, а начальнику цеха сказал все, что он мог бы узнать от Панкратова.

— Ах, вон оно что! — как-то растерянно: проговорил Ануфриев. — А я-то, дурья башка!..

— Хватит комедию ломать! — поморщился Григорий и, слегка кивнув, пошагал в сторону.

В новый аэропорт «Манас» Григорий попал впервые. Признаться, он представлял себе здание аэропорта несколько иным: плавные эллипсовидные формы, уносящиеся ввысь на изящных и стройных, как фигуры балерин, колоннах завершались в его воображении шлемовидной башней — дань легендарному киргизскому батыру. Если бы кто-то возразил, что все это — смешение стилей, что шлемовидная башня и фигуры балерин — арии из разных опер, Григорий бы нашелся что ответить. А Жанна д’Арк? А Мария Стюарт? Разве в них не переплетены, казалось бы, несовместимые черты — нежность и мужественность? Да и не только в них! Гениальные противоречия — вот извечная наша страсть и боль.

Но возражать было некому. Так вышло, что он даже не предупредил друзей об отъезде. Оставил на всякий случай коротенькую записку в дверях: улетел туда-то, вернусь тогда-то. Чтоб не разыскивали его по милициям, а то и моргам.

Отлет отложили по метеоусловиям на неопределенное время, и Григорий, расположившись в кресле, достал из портфеля книгу. К чтению он пристрастился давно, еще когда были живы отец с матерью; годы усилили это влечение, и он тосковал, если день-другой оставался без книги. Читал Григорий много, все, к чему потянется душа, и в нем великолепно уживались, становились рядышком Аристофан и Лондон, Мопассан и Гете, Гоголь и Шолохов… Он не стремился запоминать имена бесчисленных героев заучивать стихи наизусть, чтобы потом рассказывать, передавать кому-нибудь; им владела жажда иная, более сильная, неутолимая до конца: понять мотивы поступков героев, пожить их настроениями, найти связующие их нити. Поэтому он по нескольку раз возвращался к одним и тем же произведениям, ища новые подтверждения своим мыслям, обнаруживая то, что ускользало от него прежде.

Сейчас у него на коленях лежал томик тургеневского «Рудина», и он хотел докопаться, почему этот погруженный в слова, идеи, но не в дела человек, нерешительный и слабый духом, растративший почти всю жизнь на пустые, бесцельные плутания от одного барского крова к другому, почему вдруг этот человек под занавес дней своих оказывается на парижских баррикадах да еще со знаменем в руках? Внезапное, даже слишком внезапное перерождение? Или прихоть писателя, не представлявшего, какие люди вершат революцию?

— Вот он где спрятался, голубчик! А мы-то весь буфет обшарили, думали, он как порядочный там восседает.

Виктор стоял перед ним худой и длинный, по бледному лицу его блуждала лукавая улыбка.

— Не считай меня детективом, — продолжал он. — Мне просто везет. Аленка зачем-то поехала к тебе, наткнулась на записку, потом выяснила, каким рейсом ты сматываешь удочки, и они с Алексеем заскочили за мной. И знаешь почему?

— Догадываюсь, — в тон ему ответил Григорий. — Чтоб ты имел счастье лицезреть меня.

— Эта образина еще и задается! — сокрушенно вздохнул Виктор. — Однако ты промазал. У них не было денег расплатиться за такси, и они воспользовались моим карманом.

— Что ж, да здравствует и процветает карман холостяка! Только где же Аленка и Алексей?

— Обыскивают второй этаж. Не затеряются, будь уверен… Да вон и они! Сюда, сюда!

Аленка, маленькая, легкая, первой подбежала к брату, чмокнула его в щеку и юркнула в кресло рядом. Ее глаза искрились синевой, растревоженные быстрой ходьбой русые волосы рассыпались по лицу.

— Ага, попался! — весело говорила она, доставая зеркальце и наводя на голове порядок. — Сбежать задумал? Что, у тебя тыща сестер? И откуда в тебе этот эгоизм, это бессердечие? Нет, в детстве, мой милый, ты все-таки лучше заботился обо мне, я даже представить себе не могла, что ты когда-нибудь бросишь меня на произвол судьбы, даже не поставив о том в известность. Возмутительно, братец, и не пытайся оправдываться!

Григорий любил сестру, любил, несмотря на вздорность, взбалмошность ее характера. Она была всего на два года младше его, но когда после гибели родителей, попавших в автомобильную катастрофу, они остались вдвоем, он взял на себя все заботы о ней, помог не только учиться в институте, но и ощутить всю прелесть студенчества — с танцевальными вечерами, загородными поездками, спортивными занятиями, увлечением модой. Благодаря его стараниям все это было ей доступно, никакие материальные лишения не омрачали ее юности. Григорий избегал нудной опеки, всячески поощрял самостоятельность, независимость взглядов.