Александр Иванов - Не жди, когда уснут боги

Вон оно что, оказывается! Григорию бы намотать на ус, принять к сведению, а он вопросец: зачем тогда план, что под ним разумеют и как к нему относиться? Ануфриев крепится, разжевывает, в виде манной каши подает. Но Григорий стоит на своем: если план не липа, то липовые соцобязательства и так далее, раз мы из-за них специально назад отодвигаемся. А, может, липа и то, и другое, и третье.

И улыбнулся светло, будто обстановку прояснить хотел.

Началось невообразимое. Кто-то стал кричать, что Григорий ни черта не смыслит в планировании, кому-то казалось кощунственным поднимать голос против привычною и удобного, кто-то торопился домой и вынужденная задержка его раздражала. Были, естественно, и такие, кто с хитрецой поглядывал на Ануфриева: изволь, мол, выкрутиться.

В общем, пошумели-пошумели и приняли соломоново решение — утвердить и доработать. Хотя везде попроще к этому относятся, зачем копья впустую ломать?

Ануфриев не сердился на Григория. Подумаешь, кто не заблуждается? На то начальник цеха и поставлен, чтобы выводить подчиненных на правильный путь. Он зашел к нему в комнатенку, присел на отполированную до смуглого блеска сучковатую скамейку, достал свой блокнот с неизменными красными корочками, в котором с годами только вкладыши менялись, и, осмотревшись, сделал кое-какие пометки. Ему нравилась роль чуткого руководителя; он поинтересовался, продвинулась ли у Григория очередь на квартиру, собирается ли он к тому времени жениться… Откуда-то Ануфриев уже знал про Зою и мимоходом, легко, без нажима сказал-посоветовал: не лучше ли ей перебраться на завод, все-таки не чета бытовому обслуживанию. Если согласится, он поможет это устроить. И пусть Григорий Александрович извинит его за столь непрошеное вторжение в личную жизнь, просто ему хочется сделать доброе дело.

Григорий сперва чуть не сорвался, не наговорил колкостей. Нечего лезть туда, куда не следует. Но спросил только:

— Кто же такие сведения про меня раскопал?

— Да тут… да там, — заволновался пухлощекий, грузненький и маленький Ануфриев. — Я сам видел. Случай помог, совпадение… Домой я на автобусе езжу, как раз мимо быткомбината. Смотрю: у подъезда в одиночестве. Холодно, воротник трубой, пар изо рта. Разок проезжаю, второй, третий… А потом вместе с Зоей увидел… Еще по институту ее знаю. Нет, лично мы не знакомы, а так… На очень хорошем счету была…

— Меня как-то это не интересует, — равнодушно заметил Григорий, хотя его, конечно, интересовало все, что касалось Зои.

— К слову ведь пришлось, — не то, оправдываясь, не то, обижаясь, проговорил Ануфриев. — Чтоб объяснить…

— Ладно, я передам, пусть сама решает, — Григорий поднялся, считая, что разговор окончен. Но Ануфриев остался сидеть, плотно прижавшись спиной к стене и о чем-то задумавшись.

Хорошо молчится с друзьями, когда вместе — как один, но если между людьми мало общего — молчание невыносимо тягостно.

— Я слушаю вас, Николай Петрович, — четко, и резко произнес Григорий, соблюдая необходимую официальность.

Ануфриев встрепенулся, обвел его жидковатыми голубыми глазами, словно удивился, зачем понадобилось нарушать тишину.

— Устаю, — доверительным голосом заговорил он, — поверите, устаю. Раньше мастером, бывало, мотаешься, мотаешься, а все ничего, свеженький, как огурчик. Да вы-то помните, рядышком ведь работали. Сейчас же, — он тяжело вздохнул, — и текучки вроде поменьше, и сил не убавилось, а к вечеру, точно яйцо выпитое, ткни — одна скорлупа. Видно, не объем работы нас изнуряет, а напряжение, с которым она выполняется. Я как-то читал…

— …почему прежде короли уставали? — спросил Григорий.

— Нет, не о том… А почему?

— Золота у них было много и короны делались тяжелые, такие, что шеи трещали… от напряжения. Еле до постели короли добирались, — сказал Григорий и пожалел, что сказал. Жалко ему стало Ануфриева. Человек душу раскрывает, с добром идет, а он все куражится, укусить норовит.

Благо, Ануфриев или не понял намека, или сделал вид, что не понял.

— Ну, это нам не грозит, — кисловато улыбнулся он и махнул рукой: к чему, дескать, нелепые сравнения?

И заспешил, и сразу перешел к делу. На заводе тревожное положение. Где-то затормозилась работа по замене оборудования, где-то поставщики подвели, где-то не хватает рабочих рук… Короче, горит план синим пламенем. Собрал директор начальников цехов и прямо так и сказал. Одна надежда, говорит, на механический. Там все стабильно, пускай поднажмут, выравняют общие показатели.

— Какая стабильность? — воскликнул Григорий. — Мы ж как раз решили технологическую линию перестраивать! Фрезерные станки разбросаны, тележки с деталями таскаются взад-вперед… Сколько рабочего времени ухлопываем зря! Договорились ведь, с вами договорились, чтобы станки установить в порядке очередности операций — фрезеровка зева разводного ключа, фрезеровка паза, фрезеровка щечек… Вы боялись, что сборка будет простаивать. Хорошо, сделали запас. Через день-другой можно приступать к перемонтажу, и вот на тебе — поднатужьтесь, поднажмите, заводской план выравнивать надо… Что мы, Антеи? Я понимаю, директору приятно смотреть на ваше лицо, пылающее патриотизмом. Начальники других цехов находят мужество сказать «нет!», сослаться на объективные причины. В результате и оборудование у них поновей, и рабочие так не перегружены. Но вам-то нравится…

— Может, достаточно политграмоты, а Гриша? — тихо попросил Ануфриев, и столько человеческой тоски почудилось в его голосе, в его простом, как встарь, обращении, что Григорий осекся и чуть не взвыл от стыда.

— Разве я не помнил о нашей задумке, — меж тем говорил Ануфриев. — Еще как помнил! Но когда один на что-то ссылается, другой, третий… Я так не смог. Ну, не смог, понимаешь?.. Кому-то надо брать огонь на себя, — он помедлил, неожиданно резко откачнулся от стены. — Попробуем вытянуть. Прежде всего, следует подсчитать, на какую продукцию следует особо поднажать. Всякая мелочь пусть идет своим чередом, а вот та продукция, что подороже… Расчеты нужны незамедлительно. Каждый день задержки чреват дополнительными перегрузками.

Вот это разговор! Григорий испытывал удовольствие. Словно в том его заслуга, что Ануфриев открылся важной стороной характера. Поворошив пятерней свои русые волосы и в мгновение ока уничтожив пробор, который доставлял ему по утрам столько хлопот, Григорий принялся размышлять вслух, где, когда и почему целесообразней сделать рывок во имя спасения заводского плана. Получалось, на сборке расточных станков. Достанется моей бывшей бригаде, подумал Григорий. Вероятно, Ануфриев подумал то же самое о своем бывшем участке; он вдруг приуныл и проговорил заискивающим тоном: