Мария Глушко - Год активного солнца

Кира Сергеевна опрокинулась на лежак, сквозь поролон чувствуя его жесткие ребра, сдвинула на глаза розовую панаму. Сквозь панаму просачивался свет, и мир преображался, делался нереальным, ласковым, розовым и безмятежным. Она закрыла глаза, отстранение слушала голоса, крики детей, тихое чмоканье волн.

Хорошо-то как, боже мой! Хорошо и покойно. Тихо, несмотря на голоса, и одиноко, несмотря на обилие людей. Это потому, что голоса обращены не ко мне, и людям до меня нет никакого дела.

Человек наслаждается только тем, что выпадает ему редко.

Повернулась на бок, глазами поискала Александра Степановича. Тот лунатически медленно брел по кромке воды, искал красивые камешки. Для Ленки.

Кира Сергеевна подумала, как сейчас им там — Ирине и Ленке — в дождливом Североволжске. Дожди шли всюду и здесь тоже. Но тут они — по-южному бурные, короткие, обрушиваются на твердую каменистую землю, несутся к морю, и земля не успевает поглотить их. Зато потом опять — жгучее солнце и сверкающее бликами море.

Она с завистью смотрела на детей. Ленке в самом деле здесь было бы хорошо, но Ирина уволокла ее к Лидии. Зачем?

Лидия Синицына — в замужестве Чекалина — была школьной подругой Киры Сергеевны. Потом вместе учились в пединституте. Лидия училась лучше всех в группе, была самой серьезной и рассудительной, любила математику, могла часами возиться с труднейшими интегралами, и ее курсовая работа по теории рядов стала серьезной заявкой на будущую диссертацию.

Все считали ее талантливой, сулили будущее ученой, и сама она планировала свою жизнь на много лог вперед: аспирантура, диссертация, научная работа.

Но вдруг явился молодой лейтенантик Женька Чекалин — и Лидию словно подменили. На четвертом курсе выскочила замуж, и с языка ее не сходило: «Женечка», «Женечке», «о Женечке» — так и остался он на всю жизнь «Женечкой».

А Женечка сграбастал бывшую недотрогу Лидию Синицыну и стал возить за собой по городам и весям. Лидии уже заочно через пень-колоду закончила институт, в темпе нарожала своему Женечке троих мальчишек, после чего ученая карьера ее закончилась.

Временами Лидия хныкала, корила Женечку за свой погубленный талант, но дальше этого дело не шло: какая там аспирантура или диссертация при троих сорванцах и вечных переездах!

Дети выросли, двое уехали, третий — младший — остался при родителях, но облегчения не намечалось: все та же кочевая жизнь военного, а кроме того, милые детки подбрасывали ей внуков.

Кира Сергеевна изредка наведывалась к ним, ее оглушало обилие гостей и вечно дерущихся внуков, щедрый стол, обеды из пяти блюд. Слегка отупевшая и усталая, уезжала она от подруги, вспоминая ее расплывшуюся фигуру, неряшливый вид, лицо с толстыми опущенными щеками, постоянную возню с обедами и бельем. Кира Сергеевна любила Лидию, гордилась такой долгой дружбой, но и жалела про себя, считала неудачницей — вся жизнь в четырех стенах, среди кастрюль и пеленок!

Изредка и Лидия вырывалась из «заточения», приезжала к Кире Сергеевне, обязательно с выводком внуков, которых не с кем было оставить, и в доме все шло вверх дном. Внуки били стекла, ковыряли и разрисовывали стены, ломали стулья, с улицы приходили грязные до ушей, Лидия отмачивала их в ванне, раздавала шлепки и укладывала поперек дивана. Смеясь говорила: «Вот уедем, и тебе покажется, что из твоей квартиры вывели корову, двух коз и дюжину поросят!»

Ночами — единственное свободное для обеих время — долго разговаривали, Лидия все плакалась на жизнь, вспоминала о загубленном таланте, о пропавшем дипломе, о домашней каторге… Кира Сергеевна думала о себе: а я сумела, я построила свою жизнь иначе: конечно, и меня обременяет быт, но я не позволяю этому быту съедать себя, потому что у меня есть главное и любимое в жизни — моя работа. И она гордилась тем, что независима и свободна и что, наоборот, все остальные в семье так или иначе зависят от нее. Но было совестно высказывать все это, демонстрировать перед Лидией свое благополучие, и она тоже за компанию слегка попискивала: мечешься на этой работе, как белка в колесе, а сверху тебя еще и взгреют…

Уже три года, как Чекалины осели в Североволжске, и Лидия в каждом письме звала в гости — ведь это был город их детства и юности. Но вырваться Кире Сергеевне не удавалось, а тратить отпуск не хотелось, от людей и шума она уставала — вот если бы заполучить Лидию одну, так сказать, «Лидию в чистом виде…»

Кира Сергеевна опять посмотрела на детей, на девочку в резиновой надутой лодке и подумала: какой отдых Ленке в том чекалинском «теремке»? Зачем Ирина каждый год ездит туда? И потом, это — «Лидия». Как будто они подруги и ровесницы.

Кира Сергеевна быстро вошла в воду, чувствуя, как опоясывает ее холодом. Поплыла, легко вскидывая руки. После солнца вода казалась обжигающе холодной, упруго била в бока, смывала накопившийся в коже жар. Мелко перебирая ногами, плыла она к буйку, собственное тело ощущалось сейчас молодым и легким.

Ах, милая моя Лидия, тебя бы сейчас сюда — хоть на недельку! Погоди, как-нибудь приеду, соберу твоих сыновей и тюленя Женечку, дам им разгон и увезу тебя!

Вспоминалось, как девчонками в голодное военное время плавали с Лидией на Зеленый остров, собирали в колючих зарослях ежевику. Завязывали мешком майки, ссыпали черно-синюю ягоду, возвращались назад. Дома из ежевики варили густые кислые кисели.

Кира Сергеевна развернулась, приложила ладони к теплому шороховатому боку буйка. Посмотрела на берег. Отсюда хорошо просматривались взбегающие на гору кипарисы, беленые домики с зелеными верандами, тонкие извивы тропинок, наверху — светлое и легкое здание столовой, похожее на плывущий в зелени корабль. Где-то выше проходило шоссе, но его не было видно, лишь изредка мелькали меж деревьями крыши автобусов.

На узкой пляжной полосе пестрели грибки, разноцветные зонтики, стояли покатые навесы.

Александр Степанович вышел из воды, отряхивая с пальцев капли. Вытерся полотенцем, надел свою широкополую шляпу-сомбреро, встал, закинув руки за голову, циркулем расставил ноги.

Издали она любовалась его крепким, чуть отяжелевшим телом — разве скажешь, что ему за пятьдесят? Она видела немало пятидесятилетних мужчин — хотя бы того же Женечку Чекалина — с жирными плечами и брюшком, с одышкой, они выглядели стариками.

Она смотрела на мужа и думала о том, как часто чувствует себя старше его. Даже не старше — старее. Это оттого, что устаю, работа и заботы по дому опустошают меня. Особенно семейные неурядицы — чего стоит сцена и фразочка Юрия: «К любовникам шляться время она находит!» Значит, не помирились. Но тут же Кира Сергеевна вспомнила, как шумно собиралась Ирина в дорогу, Юрий весело помогал ей упаковывать чемодан, Ирина спросила: «А где ридна маты?» Юрий сказал: «Делает голову». Потом Кира Сергеевна слышала из своей комнаты, как занялись они денежными расчетами, и Юрий уговаривал Ирину взять побольше, а «с меня и по рубчику хватит, я не пью, не курю». Они долго смеялись этому «не пью, не курю», Кира Сергеевна думала о Юрии, что он, в сущности, не злой и незлопамятный, только грубый и вспыльчивый, но я ведь и сама бешеная…