Андрей Упит - Земля зеленая

Андру казалось, что те четверо слишком долго задерживаются у барона, хотя на самом деле прошло лишь десять — пятнадцать минут, не больше. Наконец и он вошел, почти такой же растерянный и испуганный, как в тот день, когда мать вела его к священнику на экзамен.

Лишь только открыл двери — со стены навстречу потянулись ветвистые оленьи рога, он даже вздрогнул, впервые видя такие страшилища — будто они вот-вот ринутся на него и забодают. Рядом с дверью — безрогая серна, словно живая; на правой стене — большой мышиный ястреб с распростертыми крыльями, а в промежутке между двумя узкими окнами с березового сучка мрачно смотрела желтыми стеклянными глазами страшенная сова. Большая дубовая полка — наполовину пустая, на ней две-три книжонки, да два или три круглых жестяных футляра с картами имения, волости и лесов, и ножницы для подрезки кустов. На самом верху — стеклянная банка с омерзительной змеей, свернувшейся в какой-то жидкости, и еще одна пара оленьих рогов вместе с куском лобной кости, очень похожим на те, что весной валяются в зарослях кустарника, обглоданные лисицами, воронами и выбеленные солнцем. В шкафу за стеклом ружья — одноствольное и двуствольное, пороховые рога с медными наконечниками, кисеты с дробью и охотничьи сумки, в глубине, у стенки — огромный заржавевший меч. Андру казалось, что в комнате пахнет ржавчиной и каким-то порошком от моли.

Когда он вошел, Макс фон Зиверс стоял у окна, должно быть, следил за прокладкой водопровода. Как только он повернулся, Андр поздоровался вторично, но барон и на этот раз не ответил, кажется, не расслышал. Это был довольно высокий, худощавый человек, со слегка изрытым оспой лицом, с редкой рыжеватой бородкой и такими же, гладко зачесанными назад волосами. Андр не был уверен, заметили ли его, и пробормотал что-то о Вайнелях. Барон сел и, свесив бороду над большой открытой книгой, полистал и процедил сквозь зубы: «Вайнели, Иорг Фрейман». Андр молча выложил на стол пачку денег. Деньги барон заметил. Внимательно, не спеша пересчитал, слюнявя худой костлявый палец, долго рассматривал до половины разорванную зеленую трехрублевку, наконец положил вместе с другими. Спрятав пачку в выдвижной ящик, поднял кверху лицо и впервые взглянул на Андра. Один глаз у него стеклянный, такой же желтый, немигающий, как у совы, и такой же мрачный. Зато другой совсем прищурен, чтобы как можно меньше видеть посетителя, допущенного сюда только потому, что принес деньги.

Спросить — ничего не спросил, но Андру показалось, — барон хочет знать, что он за человек и откуда. Пробурчал: зять Фреймана. Когда и на это барон фон Зиверс ничего не ответил, Андр повернулся к дверям. Но за спиной о чернильницу стукнула ручка, и он обернулся.

— На будущий год за Вайнели платить на пятьдесят рублей больше, — сухо и довольно резко объявил барон, глядя прямо перед собой и, кажется, не видя зятя арендатора. — С весенним платежом прийти самому Иоргису Фрейману.

Сказано ясно, такого посредника барон больше не хочет видеть. Со взмокшей спиной Андр выскочил из комнаты. На лестнице никого не было, пересмешники уже убрались. На Салакской горе Андр нагнал Лиедага, — до Обрыв-горы им по дороге. Хотя Лиедаг тоже сидел вместе с другими на лестнице, но он серьезный мужчина, высмеивать не любил, молодых и подавно.

— Сколько на Вайнели накинул? — спросил он, по-видимому так же, как Андр, все еще находясь под впечатлением пережитого. — Пятьдесят? На мою только сорок. Правильно, земля Вайнелей всегда ценилась дороже.

— Что он, всегда так косо глядит? — Это было главное, что врезалось в память Андра.

— Ишь, чего захотел! Чтобы на тебя прямо глядел? Когда перед ним мужик, то и одного глаза много. А ты не заметил, как он, считая деньги, лижет пальцы?

Андр рассмеялся.

— Правда! Как бумажку ощупает, так палец в рот. Должно быть, сладки наши денежки.

— Деньги-то да, но нас он терпеть не может. Если бы рубли имели ноги, приказал бы, — пусть сами идут к нему в имение, чтобы арендаторы не тащили в комнату мужицкий дух. В Курземе, говорят, живет один такой: в комнату не пускает — в щель просунет руку и кричит: давай сюда деньги!

— Вот подлецы! Будто мы эти деньги украли!

— Это еще ничего, по-моему, пусть себе такой немец надувается, пока не лопнет. Если моя рожа ему не нравится, пусть спрячет глаза в карман, я на его кривой нос тоже гляжу без удовольствия. Был бы я уверен, что через шесть лет не прибавит аренды, — можно было бы жить с расчетом на будущее… Тридцать шесть лет прожил мой отец в Лиедагах, теперь я живу. Живем, как птички на ветке. Вздумается барону — выгонит. Куда девались все арендаторы с Салакской горы? Сам погляди.

С Салакской горы видна вся низменность до железной дороги и леса. На скошенном поле еще виднелись остатки разрушенного хутора, и с этим безлесным пространством как-то не вязалась купа яблонь, оставшихся от сада. На том месте, где будут строить скотный двор для барона, — огромные кучи строительного материала — будто там расселся чудовищный паук, вцепившийся в землю когтями.

Спускались с горы тихие, сумрачные.

— А может быть, и продаст нам усадьбы, — обронил Андр. — Деньги ему нужны.

У Лиедага такой надежды не было.

— Лиедаги и Вайнели он не продаст. Все усадьбы близ станции оставляет за собой. Нельзя знать, как разрастется это местечко вокруг станции. Двадцать пять рублей аренды за пурвиету — с какого покупателя он сможет столько выжать? Кто знает, что будет здесь в дальнейшем? Может быть, построят фабрику, может быть, город. Тогда он землю не будет сдавать в аренду пурными местами, а продаст по квадратным саженям; каждый квадратный фут измерит, загребет чистые деньги.

Мимо Салакской корчмы и мельницы Харделя они прошли молча. В голове у Андра было пусто и тяжело. Только на первом мосту через Диваю Лиедаг заговорил снова.

— Собачья жизнь у таких арендаторов, как мы с тобой. Дома старые, концы стропил упираются в землю, и какая тут радость чинить и мучиться, если не знаешь, останешься ли на будущий год на этом месте. И дерет барон — прямо кожу спускает.

Только немного дела поправятся, думаешь — ну можно, наконец, вздохнуть, — вдруг сорок рублей, а то и пятьдесят надбавит. Ты моих сыновей знаешь? Разве я могу их одевать прилично? Одна пара сапог на двоих. «Хозяйские сыновья»! — прямо стыдно сказать.

Лиедаг сплюнул. Андру хотелось сделать то же, но сдержался, еще подумает, что его передразнивают.

— Осенью сын Петер уходит от меня, получил работу на станции стрелочником. Могу я сказать ему — не ходи!.. Казенное жалованье невелико, но все же деньги. Жениться вздумал — двадцать девять лет, пора. В Лиедагах — нельзя, в нашей комнатушке двум семьям не поместиться. Да и матери уж очень не нравится эта Альвина, дочь Тыи Римши. «Поискал бы хозяйскую дочку», — говорит она. А я спрашиваю ее: разве служащим не легче живется, чем иному испольщику или арендатору? И разве, говорю, твой отец, айзлакстский кузнец, был хозяином, когда я на тебе женился?.. Бабе трудно вбить в голову, — звание хозяйской дочери ей кажется дороже всего.