Андрей Упит - Земля зеленая

— Ну, у дочерей землевладельцев есть кое-что поважнее звания, — возразил Андр, вспомнив что-то свое, наболевшее.

Лиедаг на миг призадумался.

— Те, чьи отцы выкупили землю, еще могут жить, тут говорить не приходится. Спрука, сунтужский Берзинь, Леяссмелтен, тот же хозяин Бривиней… Сколько стоила земля двадцать лет назад и что стоит теперь? Старая прейлина в свое время так и спрашивала: ну, сколько ты можешь мне дать? Попробуй, поговори теперь с Зиверсом — последняя березка в твоей роще у него записана, последнюю копейку с тебя сдерет. Аптекарь, а не барон. Собственники!.. Все равно все не удержатся. Увидишь, как начнут усадьбы переходить из рук в руки, Калназарен, думаешь, устоит?

О Калназарене заговорил потому, что в дверях корчмы Рауды стоял Карл Зарен и, очевидно, поджидал, пока подойдет Андр Осис. Мимо пройти нельзя, Андр подал Лиедагу руку и свернул к корчме.

Этим летом он видел Карла Зарена несколько раз, когда тот проходил по дороге мимо Вайнелей. Но встречи с ним Андр избегал, как и со всеми. Карл выглядел возмужавшим, но каким-то опустившимся. Сапоги грязные и побурели, должно быть, не видели мази с тех пор, как взяты от сапожника. Лицо обветрено до того, что кожа лупится, подбородок и щеки обросли светлым пушком. Те же прежние, только немного грустные глаза, та же спокойная улыбка, но вниз от уголков рта протянулись две морщинки.

Мать и Берта послали его посмотреть, не застрял ли отец у Рауды или в буфете третьего класса на станции — уехал еще вчера после обеда. Отца здесь не было, должно быть, доехал до Салакской корчмы или до Клидзини, где в бывшем гражданском клубе ночи напролет играют в карты. Зато встретил Альфреда Ритера, своего старого друга со времен приходского училища, — теперь он жил в Риге и приехал сюда выправить паспорт. В честь этой встречи немного выпили. Это сразу было заметно. Карл держался непривычно прямо, улыбался чересчур широко и, разговаривая, размахивал руками, чего трезвым никогда не делал.

Каково живется Альфреду Ритеру в Риге — с первого взгляда было видно. На нем костюм из фабричной материи, накрахмаленный воротничок, в разрезе жилета — коричневый галстук. Кончики густых усов закручены вверх, под нижней губой такой же пучок, как у Мартыня Ансона. Здороваясь, он приподнялся и, сжав руку так, что у Андра кости захрустели, сказал: «Очень рад познакомиться», — хотя знал Андра Осиса так же хорошо, как и тот его. Спросил, далеко ли находятся Вайнели от железной дороги, словно забыл, что семь лет ходил мимо. Вообще, за шесть лет разлуки дивайцы стали ему настолько чужими, точно в Африку приехал: ничего не знал, обо всем расспрашивал, — хорошо хоть интересовался. Гордым он не был — наоборот: поднимая стакан, хлопая собеседника по колену и угощая папироской, давал понять, что не гордится и не считает себя выше этих мужиков. Но с выговором ничего не мог поделать, это уж не в его силах — тут даже сам Мартынь Ансон мог кое-что позаимствовать. Едва шевелил губами, придерживая язык у нёба дольше, чем нужно, и сам с удовольствием прислушивался к звучанию своей речи. От дивайского говора ничего не осталось, так и сыпал всякими мудреными словечками. Дома у Иоргиса Вевера было несколько подшивок «Петербургас авизес», [63] «Петербургас авижу» («Петербургская газета») — первая латышская антифеодальная и антиклерикальная газета, выходившая в Петербурге с 1862 по 1865 г. Такое же название в начале XX века носила прогрессивная латышская газета. и Андру Осис вспомнились вычитанные из них остроты о выскочках. Все же Альфред Ритер был не того сорта человек. Немцем считать себя не хотел, — должно быть, такой выговор приобрел вместе с готовым костюмом и галстуком.

Вдруг Карл Зарен вскочил и простился, увидев, как отец сворачивает к коновязи лошадь, — этого нельзя было допустить.

Андр остался вдвоем с рижанином, Альфред Ритер заказал еще мерку водки и две бутылки пива, — штофами уже не подавали. Спешить ему было некуда, — не попал на послеобеденный поезд и ждал следующего, в половине седьмого.

Дивайцы не забыли об Альфреде Ритере, как он о них. Когда прислал паспорт с просьбой продлить, волость известила, чтобы приехал сам заплатить подушную подать за два года. Из-за каких-то нескольких рублей он должен ехать сюда и терять день! На вагонном заводе Вандерципа, где он работает столяром, заказов теперь уйма, хорошо, что дружит с мастером и тот отпустил без ведома конторы. Кажется, порядочную свинью дивайцы выбрали волостным старшиной. Что за важная птица этот Ванаг из Бривиней, что он вообще собой представляет?

Андр Осис невольно проникся уважением к Альфреду Ритеру, который о самом хозяине Бривиней говорил с таким пренебрежением, О жизни Альфреда лет шесть тому назад он знал так же хорошо, как все дивайцы. Альфред не хотел оставаться подмастерьем на мельнице Ритера и вздумал жениться на дочери русского поселенца Селезнева. Против Тани родители Альфреда не возражали, Селезнев считался богатым человеком, а подходящей хозяйской дочери с достатком в то время в волости не оказалось. Единственная, пожалуй, Кристина из Гаранчей, но она — маленькая, тщедушная и кашляла, ни в хлеву работать, ни охапку травы поднять не могла. Но Таня — православная, ее веру должен был принять и Альфред, а этого не только старые Ритеры, но и вся волость не допустила бы. Ясно, что Харф три воскресенья подряд будет проклинать в церкви — отступничество он считал еще более тяжким грехом, нежели родить ребенка в девицах. Альфред испугался и с досады уехал в Ригу.

Остальное рассказывал он сам. У Вандерципа зарабатывает семьдесят пять копеек за одиннадцать часов работы, а если случается сдельщина, можно заработать и до рубля; двенадцать — тринадцать рублей набегает каждую получку, это уж наверняка. Живет в Агенскалне за Двиной; у тещи на Ласточкиной улице свой домик; Мильда шьет на магазин, зарабатывает три рубля в неделю… Мимоходом Альфред упомянул, что и Таня Селезнева теперь в Риге. Была замужем за багажным кассиром со станции Дубулты, золото — не человек, чаевых одних получал рублей десять в месяц, но пьяница отчаянный. Когда поездом, шедшим в Слоку, отрезало ему ноги, Тане дали работу в управлении Рижско-Орловской железной дороги, там же, где служил Карл, брат Мулдыня. Живется ей неплохо, растит мальчишку, которому скоро будет четыре года. Таня еще подросла и еще похорошела — все писцы из управления так и увиваются за ней. Он иногда с ней встречается, но не часто, нет времени, — только по воскресеньям, когда Альфред водит свою девочку в сосны Агенскална за Калнциемской улицей, чтобы подышала свежим воздухом.

Андру Осису нравилось сидеть с этим рижанином, у которого было что порассказать; хорошо и то, что сам он не стремился разузнать о жизни собеседника. Альфреду Ритеру тоже был приятен такой внимательный слушатель, — не торчать же здесь одному два часа до отхода поезда. Он сосчитал деньги, оставил на билет и три копейки за переезд на пароходике через Даугаву в Агенскалн и заказал еще по мерке и две бутылки пива. За буфетом сидела сама Латыня Рауда и вязала широчайшее кружево. Приняв заказанное, Альфред сказал «спасибо», а бросив на прилавок деньги — «пожалуйста, барышня». Это у него получилось просто, но очень изящно.