Андрей Упит - Земля зеленая

— И тот участок, что в соседскую землю вдается, — остров тот продашь! — с жаром вставил Бите, точно боялся, что все это богатство может проплыть мимо его рук.

Наследник Бривиней, несколько охладев, промолчал, — заехал слишком далеко, надо поворачивать обратно.

— Пожалуй, и остров. За него я получу первые деньги.

Он поднялся, собираясь уходить, Бите поднялся тоже.

— Деньги у нас есть. Бауман на распиловке зарабатывает по рублю в день.

Бауманиете подскочила на кровати, словно ужаленная.

— Брешет, старая скотина! Рубль двадцать, если попадется дерево помягче!

— Рубль двадцать, если помягче, — поправился Бите. — Деньги у нас есть. Мамочка, покажи господину Бривиню…

Битиене, улыбнувшись, кивнула головой и шагнула к шкафчику, будто собиралась достать деньги, но Ешка смотреть не захотел — скользнул к дверям. Бите увязался проводить.

— А с вашей рожью сделаем так, как договорились. Осенью подвезем снопы к овину Озолиней, обмолотим, а солома останется нам, вам ведь ее все равно некуда девать, — не так ли, господин Бривинь…

Бауманиете приковыляла к окошку поглядеть, как отец провожает Ешку.

— Не наболтал бы чего-нибудь лишнего, — опасалась она. — Напился пьяный, не отличит дня от ночи.

— Что он может наболтать! — отозвалась Битиене, убирая со стола горшок с маслом. — Ешке тоже не лучше. Совсем очумел, как бык с дощечкой на рогах… Ах ты сатана! Полгоршка выскоблил!

Бауманиете отпрянула от окна. Солнышко на их лицах погасло, они сердито посмотрели друг на друга.

— Полгоршка!.. Говорила я: положите на тарелочку, положите на тарелочку! А теперь что!.. Мажьте, мажьте погуще, господин Бривинь!.. Моему Прицу так творог с толченой коноплей, а масло пусть жрет жених Анны Осис!

Битиене толкнула горшок через стол к дочери.

— На, бери, на! Беги в Рийниеки, неси своему кабану, чтобы откормился к осени!

Такие ссоры продолжались до вечера. Только на другой день на лицах снова играло солнышко, глаза становились ласковыми, языки медоточивыми.

Только одно дело Ешка сделал для матери, и Лизбете не особенно противилась, счастливая тем, что сын начинает думать о доме и хозяйстве: в Бривинях загудел сепаратор. Девушки охотно крутили и чистили невиданную молочную машину, но вскоре свыклись, даже надоело, — стали сердиться на тяжелую и скучную работу, не оговоренную при найме.

Анна Смалкайс, последняя из прежней дворни, вышла замуж в Курземе за русского солдата. Казалось, что вместе с Анной окончательно ушли из Бривиней былые порядки, привычки и слава. Теперь здесь, как и у других, работали случайные люди, они из года в год переходили от одного хозяина к другому, не успевая ни сблизиться с домом, ни привыкнуть друг к другу. Впервые дивайцы начали поговаривать, что в Бривинях плохо кормят, батракам, как свиньям, дают снятое молоко, хозяин, дескать, становится беднее, а хозяйка скупее.

Лизбете волновалась, пробовала бороться против злых сплетен, но старый Бривинь стал еще тише и все чаще кутался в шубу. Напрасно соседи думали, что он слаб на голову и не замечает, как хозяйство и вся жизнь в Бривинях сворачивает на другую колею. Он видел лучше и яснее других, но понимал, что изменить ничего нельзя. Все началось с тех самых дней, когда в доме завелся первый немецкий плуг, когда была сделана телега на железном ходу. Потом уже пошло, покатилось дальше. В лавке все стало дороже, даже Лиепинь за ковку коней заламывал невероятную цену. Семь лошадей съедали слишком много овса и сена, батраки уже не хотели затемно вставать на работу. Приработки кончились, а нужда в деньгах росла. С каждым годом батраки требовали надбавки, а выжидать с наймом было нельзя. Ведь управляющий зиверским имением Рексон не торговался, в поместьях Зоммерфельда и Салака тоже не могли оставаться без рабочих рук. Там работали от звонка, сепаратор крутили нефтяным мотором. Цены на зерно упали, а лен и подавно не было смысла сеять. В Бривинях могли бы сократиться до четырех, пяти лошадей. Жнейка не требовала ни еды, ни питья, а работала за пятерых. Муж Лауры в Леяссмелтенах собирался купить паровую молотилку. Ешка что-то бормотал о двадцати пяти коровах, о кормовой свекле и кормовой моркови…

Старый Бривинь понимал, что тот болтал спьяна, паря в облаках, но много осуществилось бы в Бривинях, если бы сын трудился как будущий хозяин, которому все достанется, и не позорил семью дурацким нищенским участком на подсеке, да не таскался бы за советами в халупу Лауски, к банде воров…

Теперь в Бривинях масло сбивала сама хозяйка. Белую долбленую кадку на ножках сделал для нее Осис, даже нагибаться не надо — приятно вертеть ручку и слушать, как внутри булькает все гуще и тяжелее. А девкам и это трудно: у одной от сепаратора немеют руки, у другой кружится голова. И так во всем — эта ткать не умеет, та прясть не хочет, сразу после ужина заваливаются спать, утром хозяйке будить их приходится, чтобы шли скот кормить и коров доить. Шерсть нынче обрабатывают и прядут машинами на мельнице Арделя, льняные нитки покупают в Клидзине; в местечке у станции поселились две ткачихи, берут на дом ткать любым узором. Девицам домотканое теперь чересчур простым кажется, покупают в лавке ситец и шерсть, шить самим тоже лень. По воскресеньям утренняя молитва приходила на ум только самой хозяйке, — из всех батрачек дома оставалась только одна помочь на кухне, остальные три, покормив скот, расходились кто куда, одна навестить родителей, другая просто сидела в комнате и читала «Диенас лапа», которую старший батрак приносил с почты целыми пачками. Но и таких батрачек трудно было нанять. У некоторых отцы построили возле станции домишки, и девушки жили там с родителями, работать нанимались поденно и сдельно — за каждую горсточку льна приходилось расплачиваться наличными. Иные уходили в Ригу: белошвейками, служанками к господам, шли на фабрику… В день найма не зевай — хозяева открыто, презрев всякий стыд, переманивали девок друг у друга.

Под бульканье сбиваемого в бочонке масла в голову Лизбете лезли тягостные мысли. У нее не было того ясного взгляда на вещи, каким отличался старый Бривинь. Все чаще она встречалась с другими хозяйками и так же, как они, судачила, жалуясь на свои беды. Однажды, когда она и хозяйка Межавилков долго вздыхали и охали в комнате дворни, старый Бривинь вдруг как бы очнулся от тяжкой дремоты, стукнул кулаком по столу и громко сказал:

— Не скрипите вы, как старые телеги, слушать противно! Люди остались такими же, как и раньше, только время их вертит по-другому. И хозяевам нужно поспевать за временем, ничего тут не поделаешь. Никакой беды в этом нет, к лучшему идет жизнь! Будь мне сейчас двадцать четыре года, Бривиней не узнали бы — имение бы выросло здесь.