Андрей Упит - Земля зеленая

Пичук с криком прыгал в ларь и из ларя. Катыня нашла в маленьком ящичке, приделанном к стенке сундука, какую-то блестящую безделушку и побежала показать матери. Осиене расцвела. Да, эту вещичку она оставит на память. Красивая булавка… В молодости она прикрепляла этой булавкой чепчик к волосам, когда ездила с Осисом в церковь. Это было так давно, словно сто лет назад… Долго Осиене вертела в пальцах безделушку. На другом конце скамейки тяжело вздохнул Осис, она опомнилась, тоже вздохнула, подозвала девочку и отдала ей булавку. Нет, булавка ей не нужна, теперь такие уже не в моде, теперь повязывают шелковые платочки, а хозяйские дочери покупают в Клидзине шляпки.

Осиене в последний раз окинула взглядом пустой двор и согнулась еще ниже.

— Так, — сказала она. — Вот мы опять стали такими же, какими были. Неплохо бы начать сначала.

— Неплохо бы начать, — совсем тихо ответил Осис.

Солнце уже зашло за пригорок Бривиней. Спилву и весь остров Яунбривиней окутали сумерки. Но дубовая роща на холме все еще была освещена. Осис и Осиене смотрели туда. Весь склон покрывало ржаное поле, такое ярко-зеленое, что глазам больно.

Четыре года дивайцы почти ничего не слышали об Андре Осисе и его сестре Анне. Даже на похороны отца они не приехали, о чем было немало разговоров. Но если хорошенько поразмыслить, можно и понять. Мальчик Калвица знал их рижский адрес, но пока письмо дошло, выезжать уже было бы поздно. Осис умер летом вскоре после переезда в Ритеры, как раз во время вывозки навоза. Погода стояла такая жаркая, что откладывать похороны больше, чем на три дня, было нельзя. И то, пока шло отпевание на кладбище, Балдав велел немного присыпать гроб песком, чтобы можно было стоять у края могилы.

Альфред Ритер по меньшей мере дважды в год показывался в волости: на рождество и в Янов день. Карл Мулдынь, в фуражке железнодорожного писаря с зелеными кантами, одно время появлялся на всех так называемых «зеленых балах» — гуляньях на открытом воздухе. Но после женитьбы его на балах уже не видели, стал приезжать реже, иногда даже в шляпе, и обычно увозил из Мулдыней в Ригу полную кадку или туго набитый куль.

Об Андре Осисе и его сестре знали немного. Говорили, что Андр женился и работает на фабрике; Анна будто бы стала швеей, дочка ее здорова и живет с ней. Люди постарше стали их забывать, а молодые помнили смутно, как в тумане — по правде говоря, и вспоминать-то их не было никакой надобности.

Но вдруг в домике арендатора Силагайлей начали поговаривать, что Андр и Анна собираются побывать на родине. Конечно, эту весть разнес Андр Калвиц, которого после отъезда Большого Андра перестали называть Маленьким Андром. Старый Калвиц знал, что его сын уже с год переписывается со своим тезкой; получая через Рауду «Маяс виесис», старик иногда прихватывал и письмо сыну — больше-то переписываться ему в Риге не с кем. Вполне вероятно, что именно Маленький Андр и затеял их приезд. Отец и мать на него за это не сердились, они были единственными, кто не забыл об уехавших и с удовольствием повидал бы их. Но возможно, что рижские Осисы и сами узнали о большом детском празднестве, какое затеял Пукит на Сердце-горе, с участием военного оркестра, с бенгальскими огнями, и захотели посмотреть на все эти чудеса. Калвицы с радостью ждали гостей и готовились их встретить честь честью. Калвиц еще в начале недели накосил травы, расстелил сено на чердаке, приготовил постели для рижан. Калвициене в субботу испекла лепешки на чистом молоке и яйцах. Запертые в курятнике петух с курицей, словно предвидя свой близкий конец, немилосердно кудахтали. Марта подмела дорогу близ домика арендатора, сердясь на старого Силагайля, который выстроил жилье у самого большака, — проезжие чуть не задевали концами осей за ступеньки перед входом. Хутор без двора с зеленой травкой не хутор. Как тут, живя в придорожной лачуге, девушка сможет показать свое умение блюсти порядок в хозяйстве? Марта считала себя взрослой девушкой не только потому, что ей исполнилось уже пятнадцать лет, роста она была высокого, уже три зимы посещала волостное училище, но еще более потому, что мать хозяйничала лишь в доме и в хлеву, а все полевые работы лежали на Марте. С гордостью она вспоминала, что еще прошлым летом научилась косить.

Андр Калвиц весь день летал, как на крыльях. Пять ведер воды притащил из колодца, вымыл телегу. Лошадь тоже должна быть чистой. Верхом он проехал мимо Кепиней к Брасле и там, в глубоком месте у хутора Лаздас, выкупал гнедого, потом протер, — и конь просто блестел, пока не высох. Обратно ехать через Кепини нельзя было, там гнедой опять забрызгается грязью по брюхо. Андр сделал большой крюк вдоль опушки леса, совсем позабыв, что по дороге на станцию все равно не миновать кепиньское море грязи.

Он принес из леса две охапки кудрявых березок, украсил ими комнаты, чердак и даже дом снаружи, прибил березки по обе стороны входной двери. Поезд приходил вечером, ровно в девять, до станции гнедому бежать час, но Андр не мог вытерпеть. Около половины седьмого лошадь была уже запряжена, и кучер похлопал ее по шее.

— Смотри не подведи, — погрозил он пальцем. — Не кого-нибудь — рижских господ повезем.

Гнедой заржал и затряс гривой так, что зазвенело железное кольцо под дугой. Это, должно быть, означало, что он вполне понимает важность поездки и не будет на этот раз артачиться. Подошел и старый Калвиц, еще раз все проверил. Хомут и ременную шлею Прейман делал еще прошлой зимой, но Андр тщательно натер бляхи и кожу — сбруя выглядела совсем новой. Уздечку надели в первый раз; казалось, конь понял значение этого и гордо вздернул голову. Калвиц поднял заднюю ногу гнедого посмотреть, не ослабла ли подкова — ведь в грязи Кепиней можно потерять и только что прибитую. Телегу на железном ходу только две недели назад покрасили коричневой краской. Если понадобится, можно пристроить и мягкое сиденье на пружинах со спинкой. Марта выбежала со своим зеленым полосатым одеялом и заботливо покрыла им мешки с сеном, строго наказав присмотреть, чтобы одеяло не сползало и не вымазалось о колеса. Андр небрежно повел плечом: вздумала его учить! Он бросил на телегу гладковыструганную доску, — на обратном пути положит ее поперек передних и будет восседать, как настоящий кучер. Хотя гнедой не особенно хороший ходок, но кнута Андр не взял, чтобы похвастаться перед Большим Андром резвостью лошади. Уперев руки в бока, улыбаясь, Калвициене следила с порога за сборами. За эту весну она сделалась подвижнее и проворнее; Калвицу казалось, что она даже поумнела.

У самой стены дома Кепиней двор был посуше, и Андр прокатил так близко от дома, что левые колеса подскочили на ясеневых поленьях, брошенных у крыльца Светямура. На окнах Светямуриене повесила даже тюлевые занавески, но так небрежно, косо, что смотреть не хотелось. Из обложенной дерном печи Светямура для пропарки дуг шел вонючий дым. Из клубов дыма и пара вынырнул коренастый подросток в кожаном фартуке, в деревянных башмаках на босую ногу, прокопченный, как черт, с топором в руках. Поглядывая на проезжего, пробурчал что-то про свинью. Андр притворился, что не слышит. С тех пор как Курт поступил учеником к тележнику Древиню на Стекольный завод, одного Морица Андр совсем не боялся — языком потреплет, а больше никак не заденет.