Андрей Упит - Земля зеленая

Андрей Осис почувствовал себя обескураженным, приготовленная речь оказалась ненужной. У Калвица своя достаточно ясная голова. Никаких уговоров не потребовалось. Но главное, Андрею самому еще неясно, что посоветовать, и неловко признаться в этом.

— Мы почти всю ночь проговорили с ним, — сказал он с некоторым замешательством. — С теми знаниями, которые дал ему Пукит, далеко не уедешь. Да и у мальчика еще нет определенного намерения. Но я думаю… в Риге в обществе «Ионатана» есть четыре хороших учителя… Многим сыновьям рабочих они помогли найти дорогу.

Калвиц кивнул головой, он понимает.

— Летом, конечно, ему нельзя; Марта еще не косарь, а травы богатые. Вот когда рожь будет в копнах и паровое поле вспахано, тогда Андр может уехать…

Идя впереди с девочками, Андр слышал голос Андрея. Должно быть, говорят сейчас с отцом, как было условлено ночью в сарае. Сердце забилось сильнее.

Отец ведь не тиран, поймет. А мать?.. Странно, по она стала какой-то совсем кроткой, податливой, вероятно, повлияли слухи о плохой жизни Лиены Берзинь у Светямура. Все же поручиться за исход разговора нельзя, — эти проклятые Озолини словно на крыльях их подняли, ни о чем больше и не говорят. Андр вспомнил: ведь то же самое происходило тогда и у Осиса в Бривинях.

Девочки с криками бежали по мягкой лесной тропинке, и Андр не мог отставать. И откуда берутся такие глупышки? Подбежали к кусту крушины — каждой нужно сломать по ветке, увидали большой папоротник, крушину побросали наземь, подскочили к папоротнику. Показал им беличье гнездо в словом молодняке, но они захотели увидать белку. Белка сидела на верхушке большой ели и что-то грызла, но разве эти малышки могут что-нибудь разглядеть. С досады обе начали шмыгать носами. Тут и до рева в два голоса недалеко. Андр, испугавшись, утащил их в чащу, обещая показать что-нибудь позанятнее, отвел в поросшую метелками низину, окруженную мелкими березками. Присел и велел закрыть рты ладошками. Раздвинул ветки и траву и показал сидевшего в гнезде на яичках рябчика. Вытянув шею, он смотрел выпученными от страха глазами. Эти городские тупицы не нашли в зрелище ничего особенного, птица как птица, похожа на курицу, а ими в Агенскалне полны дворы. Держать рты закрытыми тоже не могли. Когда увел их обратно на дорогу, рассердились и надулись. Птички, порхавшие на ветках, их не занимали. Интересно лишь то, что можно взять в руки, зажать в ладони, сунуть в карман… Андр рассердился на себя, что связался с мелюзгой, пусть бы Марта их водила…

Подошли взрослые; жена Андрея сразу начала отряхивать платьице на своей девочке, ощупывать — не промочила ли туфельки. Андр сбежал к мужчинам. Отец обстоятельно рассказывал, как оба испольщика Робежниеков когда-то рубили здесь орешник на обручи и рукоятки для молотков и хорошо зарабатывали. Обо всем этом Андр давно уже слышал. Шагая рядом с Андреем, он по выражению его лица старался угадать, был ли разговор о самом важном и что порешили. Но только на опушке леса, когда сквозь деревья уже показался жилой дом Силагайлей, Андрей повернулся к Андру и украдкой от Калвица весело подмигнул. У Андра свалилась с души тяжесть. Он свистнул, подхватил с земли еловую шишку и мастерским ударом разбил ее о ствол большой сосны. Потом, подпрыгивая на одной ноге, побежал домой готовить подводу — отвезти гостей в Ритеры и на Сердце-гору. На Сердце-гору? — в Ригу, до самого Петербурга отвез бы он их сейчас!..

Старые Калвицы остались дома. Марта собиралась после обеда пешком пойти на детский праздник. Андр важно восседал на передке телеги за кучера. Гнедой, кажется, тоже понимал, что сегодня поездка важная, тряхнул головой, выгнул шею и так подхватил телегу через грязь Кепиней, что только брызги полетели.

Спешить было некуда, и дальше по извилистой и неровной дороге, по холмам они ехали через всю волость шагом. Андрей Осис слез с телеги и пошел рядом, Андр показывал ему все, что здесь было нового и примечательного.

Через мулдыньскую торфяную гарь прорыта глубокая прямая канава. Андр тут же сообщил, что только у Купчей она выходит в Браслу. Весенний паводок уже давно миновал, а по этой отводной канаве все еще катилась темная болотная вода. На лугах Мулдыней, Купчей, Вилиней и Ансонов уже второй год не растут хвощи, водяной трилистник и пушица. Их заменила пригодная для корма осока и мелкая трава, а на более высоких местах закурчавился клевер. Даже эти болваны Мулдыни собираются прикупить четырех дойных коров, уже обзавелись сепаратором и возят масло и сметану в Клидзиню. На поле Вилиней и на холме Ансонов маячили огромные кучи досок и бревен, хозяева обеих усадеб торопятся поставить до осени новые сараи. К хлеву Вилиней сделана пристройка с въездом на чердак; около риги там еще стояли четыре стога прошлогодней соломы; клеверное поле в десять пурвиет — ровное, как зеленое сукно. Старую трещотку Вилиня, наконец, заставили переписать дом на сына; теперь старика нигде не видно, еще в прошлом году собирался умирать, да, видно, раздумал. Август Вилинь работает словно вол, но никак не разбогатеет — отец наделал много долгов; мать стара и не может уже управляться в хлеву, подчас самому приходится браться за подойник, батрачек заполучить ему почти так же трудно, как Мартыню из Личей. Вилиньскому Августу нужна жена работящая, с деньгами, чтобы принесла в дом по меньшей мере полторы тысячи, — так говорит вся волость. Среди дивайских невест такой не найти. Вилини посулили лошаднику Рутке пятьдесят рублей, чтобы поискал в Курземе. Дело непременно надо устроить до осени, деньги срочно нужно — надо покупать гвозди на постройку сарая, платить плотникам; а осенью Август еще хочет взять у Матисона жнейку в рассрочку.

На пригорке Ансонов стоял человек и, прикрыв рукой глаза от солнца, смотрел на проезжавших. Это был тележный мастер Ансон. Зрением слаб стал, носил очки, но в них тонкую работу уже не сделаешь. Пропало прежнее мастерство, иногда только старые знакомые, по дружбе, закажут парочку деревянных ведер, кадку на трех ножках или ларь для муки. Теперь появились новые мастера, они сдают рессорные телеги совсем готовыми — отлакированными и с пристегнутыми кожаными фартуками.

Портной Ансон умер от чахотки — простудился прошлой осенью в день Микелевской ярмарки и не встал больше. Похороны выпали как раз на второй день рождества. С портными не везет дивайцам. У Адыня жена сошла с ума, сын сбежал в Ригу, и теперь его никто в дом не пускает. Заказчики привозят из Клидзини Рупрехта, он по праздникам играет на скрипке, а брюки шьет широкие книзу с боковыми карманами, пиджаки — в талию, с разрезом до поясницы.

С Лиеларского холма как на ладони видно поместье Зоммерфельд. Огромный каменный хлев с высокой крышей скорее напоминает завод, чем усадебное строение. Каменная клеть поменьше, по все же большая. Старый жилой домик Межамиетанов рядом с жильем управляющего выглядит смешным и жалким. В домике все еще живет бывший арендатор, он теперь пасет лошадей в имении, а его старуха ходит за тремя сотнями барских кур и осенью щиплет гусей. В Зоммерфельде держат девяносто породистых коров, луга косят четырьмя сенокосилками. В салакском поместье скота меньше, но зато поставлены две лесопильных рамы, куплены два локомобиля и работает механическая мельница. Хозяева просто вопят, — в день найма батраков упрашивать приходится, всех женатых забирает имение. Навоза стало в этих чертовых каменных хлевах уйма, рожь родится такая, что хоть топором руби, а пока весь клевер на возы накидываешь, без рук и без спины останешься. Зато работа — от звонка до звонка, жалованье и пура зерна по книге без всякой задержки, на каждого женатого батрака — отдельная комнатка с плитой и чуланом, недостатка в батраках здесь не бывает.