Андрей Упит - Земля зеленая

— Пошли прочь, лягушата этакие! Заденет вас подковой — только мокрое место от всех останется! Где это Осиене запропастилась? Задавит кого-нибудь, крику не оберешься, — опять виновата будет лошадь!

Осиене выбежала из комнаты, злая, как черт.

— У-у, чертенята, житья от них нет! Только отпустишь с глаз, как сразу всякие проделки да проказы. Сколько раз твердила: «Не лезьте к лошадям! Не лезьте…»

Каждое слово подкреплял шлепок — малышам по одному, Тале два. Шум такой, точно во время драки на ярмарке. Тале быстро прошмыгнула в комнату, маленьких мать утащила за руки, ножки Пичука едва касались земли. В этой суматохе Ванаг забыл свое хозяйское достоинство, присущую ему солидность и потряс вслед кулаком.

— Откуда только такие на свет появились? Сущий цыганский табор! Что дети, то и взрослые — никого мимо не пропустят!

Взрослых уж не стоило задевать, прямо с головой себя выдал. В дверях резко повернулась Осиене и сверкнула черными ввалившимися глазами, словно вертелами пронзила. Ванаг спохватился, да поздно, — хорошо еще, что она сдержалась и не высказала того, при одной мысли о чем он весь содрогался. Подождал, когда она захлопнет двери, и только тогда тихонько пробрался в свою комнату.

Стиснув в руке челнок, Лизбете неподвижно сидела у станка и смотрела в окно. Губы поджаты почти так же, как у Осиене…

— Что ты ее трогаешь?.. — прошептала она сердито. — Уж и так шипит, как змея. Вчера будто бы сказала Либе: «Если Ешка еще раз припрется в Озолини, подкараулю его и палкой изобью, как собаку, — пусть вся волость знает!..» Сумасшедшая, за нее не поручишься.

— Пусть сперва дочь свою обуздает! — прошипел в ответ Ванаг. — Разве мальчишка бегал бы к ней, если б она не принимала? Они все на хозяйских сыновей, как мухи на мед, падки. Разве нашему Ешке нужна такая? Смешно сказать! Но если сама вешается на шею… Эта семья Осиса никому не дает прохода.

Хозяйка покачала головой: о семье Осиса говорить нечего, не в этом сейчас дело. Она нагнулась ближе и зашептала:

— Не защищай ты нашего Ешку, вконец распустился, живя в городе. Нехорошие вещи про него рассказывают. Кто его гонит в такую даль через холмы и горы? Что он ищет около этой нищей девчонки? Точно околдовала!.. Тут не жди добра!

— Лея мне тоже жалуется… — совсем пришибленный сказал Ванаг. — «Не болтай! — кричу я ему. — Он у тебя стоит на квартире, ты и обязан смотреть за ним, чтобы никакого баловства не было. Если хочет учиться и стать человеком, пусть сидит за книгой, а не шляется и не хулиганит!» — «Что я могу, — говорит Лея, — если ни тебя, ни учителей не слушается. Мой совет — возьми его из училища, пока не поздно, и поставь за плуг, дай в руки косу или лопату».

Челнок в ладони Лизбете заскрипел, вставка треснула и сломалась, цевка сплюснулась. Ткачиха вся сжалась. Другая на ее месте расплакалась бы, но Лизбете, как и Лаура, не умела плакать. В углу старик начал потягиваться и харкать. Кто мог ручаться, глух ли он на самом деле или только притворяется, может быть что-нибудь и подслушал.

Ванаг вбежал в свою комнату, хлопнув дверью, распахнул шкафчик, налил четверть стакана водки, выпил и, бросившись на кровать, с силой уперся ногами в спинку… затрещали доски.

Всю неделю нещадно палило солнце, словно издеваясь… Дул северо-восточный ветер, ночи были холодные, а жара с каждым днем все усиливалась. Дивая замерла, камни в реке обнажились до половины. Уровень воды в колодце так понизился, что приходилось опускать всю жердь до самого журавля, а когда заводили стирку, то вечером из колодца вытаскивали одну муть. Огороды высохли и заросли сорными травами, земля — как пепел, полоть невозможно; на капусту напал червь, никак не истребишь, только одни огурцы принялись хорошо. Картофель едва всходил, ботва чахлая и блеклая. Луга уже покрылись цветами, хотя трава еще не выросла, а местами засохла и шуршала под ногами. Ячмень пожелтел; лен стоял тоненький, с плешинами. Пар высох, как кирпич. Коровы целыми днями мычали, бродя среди чертополоха и пучков конского щавеля, — кормовая трава была вся выбита с корнем. Лизбете иногда останавливалась посреди двора и, сложив руки, откинув голову и закрыв глаза, к чему-то прислушивалась; от тяжелого вздоха втягивался живот и поднимались плечи.

— Разве это вытерпишь, разве можно это вынести! — стонала она. — Голод морит бедную скотину! Скоро нечем будет похлебку забелить к обеду.

И она смотрела в небо такими глазами, что тот, там наверху, должен был испугаться и поспешно опрокинуть на землю огромную тучу; закинув голову, громко стонала, точно от нестерпимой зубной боли.

Хотя пораненный палец Андра Осиса не заживал, ломка камня все же подвигалась, трясина высыхала на глазах, камни легко извлекались. Тот плоский красный камень давно уже был расколот и поднят, большая ольха давно осталась позади, до берега уже рукой подать.

Но хозяин не шел проверить и похвалить работу, отсиживался дома. Поэтому и Мартынь становился все мрачнее и молчаливее. Галынь каждый вечер ковылял со штофом воды к точилу у поленницы, где Браман, ругаясь, точил лопату. Бывали жаркие весны, но такой адской жары он не запомнит. На горе, что под паром, не глина, а камень, хоть зубами грызи; если еще неделю так поточить — от лопаты останется только основа. Покупных лопат он не признавал; черенок был самодельный, из ясеня, а лопату выковал Лиепинь, тонкую, как нож; поперечник у рукоятки уже много лет как треснул и был обмотан медной проволокой, — только этой лопатой он и мог работать как следует. Но теперь не работа, а насмешка и надругательство над людьми, — целую неделю можно копать канаву и не сдвинуться с места. За ужином он так бранился, что даже Лач боялся лезть под стол и держался у лежанки близ Маленького Андра. Хозяин только головой качал, глядя на все это.

Если еще неделю так простоит, то опять будет засуха. За водой придется ездить на Даугаву. Не будет ни зерна, ни соломы, а хозяину осенью останется только что котомку на плечи повесить.

Мартынь Упит как-то открыл было рот, чтобы рассказать об одном засушливом лете, но сразу умолк. Слишком тяжела была неделя, на чердаке по ночам можно задохнуться. Слуховое окно всю ночь стояло открытым, и даже Браман разувался и спал не накрывшись.

Где-то в Айзлакстском лесу, близ болотного луга, возник пожар, и на южной стороне, из Курземского бора, вечером в среду тоже поднялся белый столб дыма.

Пастушонок Андр целыми днями жег на паровом поле сложенные Галынем кучи хвороста, золу он ловко и умело разбрасывал по всему полю, и скот в дыму спасался от мух и оводов. Заволоклись дымом все поля Бривиней, огромное и ленивое выползало солнце из розоватого тумана, ничуть не остынув за ночь.