Андрей Упит - Земля зеленая

Хозяйка Бривиней и соседка сели под кустом сирени. В предрассветный час летней ночи цветы выступали неясными бледными пятнами. Сладко пахла резеда, душно и густо левкои, а от божьего деревца и зарослей дикой рябины, рядом с кустом сирени, доносился резкий и горький запах.

Хозяйка Заренов не отличалась словоохотливостью. Лизбете было о чем поговорить, но от избытка мыслей она долго не могла найти слов. Для начала она тяжко вздохнула.

— Чем тебе плохо живется, милая, — сказала она, не скрывая зависти, что только льстило гостье. — Чем плохо живется! Ваш Карл водки и в рот не берет.

Зарениете подумала, прежде чем ответить. Голос у нее такой же томный, как и глаза.

— Теперь-то нет, да разве знаешь, что дальше будет. Иной добрый парень не пьет, а как женится — и пошло…

— А разве не случается и так, что смолоду — отъявленный пьяница, а женится — и бросит пить и живет как порядочный. Какая еще жена попадется.

Зарениете и на этот раз ответила не сразу.

— Это не от людей, а от бога.

Когда Зарениете вспоминала, что она жена церковного старосты, всегда начинала говорить библейским языком, хотя это вовсе не шло ни к ее глазам, ни к ее голосу.

В калитку нерешительно проскользнула Лиена и села на скамейку, рядом с Зарениете. Но та даже головы не повернула, сделала вид, что не замечает ее. С появлением Лиены разговор у хозяек уже не клеился. Бривиниете терпела, терпела, а потом сказала сладким голоском:

— Пойди, дочка, поставь еще миски две студня: к утру, после пива, опять захотят есть.

Лиена вскочила. Мать Карла так и не произнесла при ней ни единого слова, ни единого! Дурное предчувствие тяжелой рукой сдавило девушке сердце.

У калитки она встретила трех «штудентов». Обнявшись и поддерживая друг друга, они качались из стороны в сторону. Окружили ее и попытались схватить, Свикл что-то бормотал о барышне, клети и отдыхе. Лиена крепко ударила его кулаком в грудь, сильной рукой толкнула в рожу хозяйского Ешку; Блумберг, в поисках равновесия, отшатнулся и тем спасся от удара. Лиена вырвалась и побежала в кухню за студнем.

Кое-кто уже собирался домой. Герда Лидак оттащила своего старика к дверям и стыдила, как только умела. Не собирается ли он тут сидеть до рассвета за бутылкой ликера, как эти важные гости? Или он хочет, чтобы Лизбете всерьез взялась за метлу?.. Лиелспура и Инга встали и быстро пошли к дверям, еще больше обидевшись, что Бривинь и Бривиниете вовсе не замечают, как они уже с полчаса собираются уходить, и не подошли отговорить или попрощаться. Викуль с Фрицем тихонько и незаметно исчезли. Так же втихомолку собрались оба Озолиня. Мартыню Ансону, наконец, удалось присесть в хозяйской комнате и даже рядом с самим сунтужским барином. Не выпуская камышового мундштука из пальцев, тележный мастер старался говорить как можно возвышеннее, но язык заплетался и не слушался его.

— Мне думается, — сказал он и поднял выше поникшую голову. — Мне думается, что фон Зиверс больше не будет сеять лен. Целое поле хочет засадить тыквами.

Сунтужский барин расчесал растопыренными пальцами седеющую бороду.

— Два поля! В Германии тыквенную похлебку едят и утром и вечером, а когда рассердятся, то и в обед.

За большим столом говорил Ансис Вецкалач, выгнув руку и расставив пальцы, и мать слушала его, словно святое евангелие, а Межавилк, для которого и говорил Ансис, с сомнением покачивал головой.

— Нет, немецкий язык там не нужен, — веско утверждал Ансис. — В Америке говорят только по-русски.

— Разве там живут русские? — удивился Межавилк.

— Нет, там живут американцы, но такие, которые говорят по-русски. И наши дорогой учат русский язык на корабле. Корабль идет туда два года и пять дней, и когда они сходят на берег, то говорят, как по книге читают.

Старик Яункалач так согнулся, что подбородок его упирался в стол. А старуха, наливая из кувшина, уговаривала:

— Пей, отец, пей, для того и поставили, не для красоты. Дома, когда варят пиво, тебе как собачонке полштофа нальют, а больше и не получишь.

— На троицу полный штоф налили, — пробурчал старик. Его и трезвого-то трудно понять, а теперь только старуха могла разобрать, что он бормочет.

Вецкалач непременно хотел доказать, что он ничуть не глупее своего Ансиса, и, нахмурившись, протянул палец ко лбу Брамана.

— Видал ты когда-нибудь лысую девку? Скажи, почему только у мужчин вылезают волосы?

Браман мрачно сплюнул под ноги.

— Потому, что бабы шапок не носят, а повязываются платками, у них волосы и не преют, — дурак ты этакий!

Либа Лейкарт села рядом с Межавилциене. Хотя Лизбете — в саду, а все-таки надо быть настороже — и Либа, не спуская глаз с наружной двери и наклонив голову к Межавилциене, с жаром что-то нашептывала. Как ни трет глаза хозяйка, чтобы покраснели сильнее, ей-то все известно, не так оно все было, — ро старым Бривинем обращались словно с собакой какой. За неделю до смерти больной, бедняжечка, ненароком опрокинул кружку и весь пол залил. Ах, послушали бы только, как она его ругала, как проклинала. Отборными словцами, словно грязью закидала!

Но Межавилциене уж сроду такая — за спиной сплетничать про соседку не любит. Отодвинулась подальше и засмеялась:

— Ай-ай, Либиня! Как же это она могла ругать! Старик-то все равно был глухой и ничего не слыхал.

Либа осталась с открытым ртом. И впрямь, как это она не подумала.

По другую сторону стола расхвастался Прейман.

— Он на меня в суд — у него-де все лошади натерли шеи, требует, чтобы я взял назад хомут и заплатил за испорченную кожу. В каталажку на сутки! Это меня-то! Еще не родился такой умник! Я даже молодого Спруку на суде в пух и прах разбил!

И, разразившись своим «большим» смехом, хлопнул Осиса по колену. Но тот и сам искал повода для крепкой шутки. Вмиг подладился к шорнику и, вторя ему, расхохотался еще громче, молниеносно размахнулся и так хватил его по больной ноге, что Прейман сразу отпрянул и побледнел.

Мартынь Упит, услыхав, как говорят о Рийниеке, решил, что за поминальными разговорами позабыли самое главное, Оглянулся: близко ли хозяин, услышит ли?

— Волосачу нынешней осенью крышка! — крикнул он, ударив кулаком по столу. — Довольно ему свою родню за счет волости кормить. Выкинем его как тряпку, пускай на волость встанет человек рассудительный, честный, чтобы ему верили!

Оглянулся еще раз. Ага, получилось. Ванаг стоял в дверях и, задрав бороду, улыбался, — большой, сильный.

— Ян! Разве у тебя больше ничего не осталось в том бочонке! — крикнул он Осису. — Тащи-ка его!

Расчувствовавшись, старший батрак Бривиней начал доказывать Зете Лупат, какой мошенник старшина Дивайской волости и как легко свалить его, если умеючи поговорить с народом в корчме и поставить несколько дюжин грога. Ванаг — это совсем другой человек, — как он избавил от подушной подати того же сына Брамана, всесветного пьяницу!..