Инал Кануков - Антология осетинской прозы

У Иласа подрагивали плечи, и я догадался, что он плачет беззвучно, так, чтобы никого не растревожить. Дедушка Кудзи тронулся с места и пошел навстречу почтальону, явившемуся нежданно и негаданно. Илас бросился к старику.

— Дедушка! Не могу я больше! Не могу прятать фандыр! Но как мне показаться с ним у тети Нанион?!

Я не мог двинуться с места.

— Не могу! Не хочу, дедушка! Хоть Бечыр и наказывал мне держать «черные бумаги» до конца войны, но как же прятать фандыр?!

Какая-то сила перебросила меня через ограду, и я выхватил у Иласа треугольное письмо.

— Крепись, мальчик! Помни о матери, — говорил дедушка Кудзи, а у самого дрожала рука, сжимавшая посох.

Письмо выпало из моих рук и, кружась, опустилось на землю.

«Много бед помог перенести нам фандыр Бечыра. Но на этот раз он подвел и себя, и своего хозяина. Оба смертельно ранены одной пулей. Сержант Скворцов».

Письмо было короткое, а горе безысходное. В глазах у меня потемнело, я весь дрожал. Казалось, какой-то черный котел накрыл меня с головой. Хорошо еще, что в нем оказалась дырочка величиной с птичий глаз и сквозь нее просачивался воздух, и виднелись облака, сбившиеся в небе, как отара овец. Хотя нет, это был не воздух, а какая-то тягучая жидкость, каждая капля которой отдавалась в моем помутившемся разуме криком: «Мальчик! Мальчик! Мальчик!» От потери сознания меня спасло то, что притупившийся слух мой улавливал голос дедушки Кудзи.

— Мальчик! Мальчик мой! — рыдал старик, и я не мог понять, к кому он обращается, ко мне или к Бечыру.

Старик словно прирос к земле. На бороде его блестели слезы. Он гладил рану фандыра и всхлипывал:

— Мальчик мой! Мальчик!..

Второй раз я видел его плачущим, но теперь он не играл на фандыре и не пел песню о Таймуразе Кодзырты.

— Идем! — сорвалось, наконец, с его уст, и я поднял письмо.

Он шел впереди нас с Иласом и на вытянутых руках нес гыцци фандыр.

С тех пор в реке Саукаба утекло много воды. Война давно кончилась. Бечыр навеки остался в братской могиле где-то на подступах к Одессе, а раненый фандыр благодаря сержанту Скворцову нашел родной очаг.

Гыцци оказалась очень сильной. Она устояла перед горем, а я остался с похоронками, которые Бечыр должен был раздать после окончания войны. Я жду Бечыра каждый день, но его все нет и нет.

Гыцци перевязала рану фандыра черной повязкой и повесила его рядом с фотографией Бечыра над кроватью. С противоположной стены на них взирают отец и дед Сауи, но их фотографии без черной каймы…

Как-то к нам зашел дедушка Кудзи. Он уселся, покряхтывая, на скамейку, и спросил гыцци:

— Невестка, не найдется ли у тебя рога араки?

Гыцци удивилась, потому что дедушка Кудзи был непьющий. Она бросилась к шкафу.

— Как же, ма хадзар! [58] Ма хадзар — моя опора. Как не найдется!

Старик пожелал счастья нашей семье, не забыл и почтенных предков, а упоминая об усопших, посмотрел в угол, где висели портрет и фандыр Бечыра.

— Пусть живут в царствии небесном ушедшие от нас безвременно… — Он запнулся и, протянув руку к портрету, с трудом закончил тост: — За здоровье Бечыра!

Гыцци заплакала навзрыд.

— Какое же здоровье может быть у мертвых, да принесу я в жертву за тебя свою несчастную голову!

— Ты не права, невестка, — голос старика задрожал. Он встал и, постукивая посохом, прошел мимо фотографий, сделанных покойным Сандро Роинишвили. Остановившись перед портретом Бечыра, старик долго что-то шептал. Потом снял со стены фандыр, вернулся и снова сел на скамейку.

— Ты не права, невестка! Ты не права, мать невозвратившегося сына! — он задел пальцем струну, и раненый фандыр задребезжал, как треснувший колокол.

— Оставь его! Видано ли, чтобы воскресали мертвые?!

— Не оставлю, невестка! И тебе советую не склонять голову перед смертью, не то приберет она тебя.

Старик достал из кармана кусочек воска, размял его и залепил дырочку от пули. Потом пальцы дедушки Кудзи пробежались по струнам, и я снова услышал звонкий голос старого фандыра.

— Где его хозяин, где? — плакала гыцци, но старик продолжал играть.

Мой маленький сынишка Бечыр стоял перед дедушкой Кудзи и, прижавшись к его коленям, гладил покатый бок фандыра. Старик посмотрел на мальчишку и улыбнулся:

— Вот новый хозяин фандыра, невестка!

Он вложил фандыр в руки маленького Бечыра, надел шапку и, постукивая посохом, пошел к выходу.

А тяжесть семи «черных бумаг» мы с Иласом ощущаем и по сей день, потому что Бечыр не вернулся, а без него мы не смогли разнести их по адресам.

Перевод Р. Тотрова

Кудзан стоит перед мельницей. Здесь он проработал всю жизнь, здесь прошли лучшие его годы. Теперь уже мельница не та: обветшала, покосилась, вот-вот завалится. Состарилась, как и ее хозяин.

От деревни до мельницы километра полтора, два, не больше. Раньше Кудзан проходил это расстояние играючи. Попросит кого-нибудь присмотреть за жерновами, и глазом моргнуть не успеешь, как смотается туда и обратно. А об усталости и говорить нечего; усталости он не знал.

Однако годы берут свое. Отяжелел Кудзан, одряхлел. И кажется ему, что короткий некогда путь удлиняется с каждым днем, с каждой неделей. Как долго он шагал сегодня, как тяжко опирался на суковатую кизиловую палку.

Вот и сейчас стоит, навалившись на нее обеими руками. Стоит, смотрит на свою мельницу и вздыхает о прошлом. Когда-то его имя гремело по всей округе. Откуда только ни шли сюда, ни везли зерно? Пять жерновов днем и ночью вертелись, перемалывая пшеницу, кукурузу, ячмень, словом, все, что привозили и приносили люди. Было это или только снилось — разве поймешь теперь? Жернова остановились, онемели, и даже вода, та самая вода, которая питала их силу, течет теперь стороной. Кому она нужна сегодня, старая мельница? Люди покупают муку в магазинах, муку любого сорта…

Кудзан подошел к щелистой двери, хотел открыть, но дверь не подалась. Пришлось толкнуть ее плечом. За порогом — запах тлена. На жерновах — пыль толщиной в палец. С потолка свисает серая, как рыбачья сеть, паутина. Справа — крохотная комнатка. Сколько ночей скоротал в ней Кудзан? Он ткнул палкой низенькую дверцу, и она скрипнула так отчаянно, словно на судьбу свою пожаловалась. Кудзан вошел, пригнувшись, вытер ладонью пыль с деревянного топчана и присел у сквозного, без стекол, окошка.

Отсюда были видны все дороги, ведущие к мельнице. В былые времена Кудзан еще издали узнавал тех, кто вез на помол зерно. Люди из Хурыкау никогда не смазывали колес, и арбы их катились с душераздирающим скрипом. А люди из села Ангузджин запрятали в арбу не быков, а буйволов…