Инал Кануков - Антология осетинской прозы

И вот жрец вышел из своего предпраздничного очистительного убежища, Найфата, чтобы совершить восхождение на Тбау-Вацилла, на вершину которого орел вознес мальчика. Вот несут за ним жертвенного ягненка и чашу свежесваренного пива, а люди, жаждущие исцеления, сторожат жреца. Густой толпой они собрались на Цата-дзуаре и, выждав, пока жрец кончит молитву, передают ему свои жертвенные приношения: щипки ваты, лоскуты материи, мелкие серебряные монеты и кувинагта (молебная еда) — зажаренные на вертеле пять правых ребрышек убитого к празднику барана и три сырных пирога.

Люди просят жреца помолиться за них.

Многие не успевают к жреческой обстановке на Цата-дзуаре. Они перехватывают священную процессию на пути и счастливы, когда удается вручить приношение кому-либо из Гутцевых, сопровождающих жреца на Тбау-Вацилла, — на вершину ее когда-то вознес орел мальчика, ставшего родоначальником фамилии.

Ночь на понедельник — ночь мистической тишины в пяти аулах ущелья. Утопающие в чаду усталые хозяйки готовят яства. Мужчины чинно сидят в кунацких, делясь новостями: гости — своими, хозяева — горскими; праздничное пиво пока отстаивается в чанах. Тишина. Кажется, что даже быстрая река умолкла. Люди знают, что ушедшие на Тбау-Вацилла достигли пещеры, затерянной в предвершинных скалах, что уже зарезан жертвенный баран, что Ильяс взошел на священную, запретную для земных вершину. Люди верят, что не спит жрец и молится за них.

На дальнем склоне ущелья, в аулах, как бедные звезды, светятся окна…

Утром жрец сходит в долину. Он приносит людям пиво, оставшееся на Тбау-Вацилла с прошлого года, и разложившуюся шкуру прошлогоднего жертвенного ягненка. И весть об урожае: ведь пиво за год покрылось коркой — урожай будет в той части Осетии, к которой обращена более густая, затвердевшая на поверхности пива пена.

— И на горах и на плоскости будет изобилие в этом году.

Смертные встречают жреца, чтобы услышать эту весть, чтобы получить от него глоток целебного пива или же щипок от прогнившей кожи, будто бы предупреждающий эпизоотии. Праздничные одежды смертных лохматы и бедны. Протянутые в молениях руки — корявы.

Курчавые плоские кровли Найфата, похожие на ступени к святилищу. На них собрались люди. По крутому каменному желобу, в метр шириной, медленным грузным потоком стекает густеющая баранья кровь. Здесь же свежуют баранов, насаживают пять ритуальных ребер (на деревянные вертела и зажаривают в нижней сакле. Из входа в нее неиссякаемо ползет дым. Там же пекут треугольные пироги.

На высшей ступени, перед входом в башню, в позах мистериальных, — потупив обнаженные головы, благоговейно держа в руках кувинагта [21] Кувинагта — чаша с пивом и шашлык (или три пирога). , — стоят болящие: ждут приема, целительного прикосновения к «раненой цепи».

Когда-то, говорит предание, грузинский царь Елечер (Ираклий) напал на Осетию. Он угнал в Грузию пленных и стада баранты. И цепь. Цепь бежала от насильников. Они стреляли вдогонку цепи и ранили ее. Она вернулась домой, истекая кровью. Люди перевязали рану.

Тогда царь Елечар смиренно вернулся к цепи и принес ей в жертву двух быков…

Туберкулез и сифилис, ревматизм, подагра и малярия, сумасшествие прибрели сюда. Вот по деревянной лестнице втащили на площадку припадочную. С вечера ее держали в сумраке женского помещения, и снаружи слышно было, как она билась там и кричала вселившимся в нее нечистым:

— Уходите, уходите от меня! Я гостья Вациллы, я гостья Вациллы!

Я не зарезал жертвенного барана, не испек треугольных пирогов, и мне воспрещен вход на верхнюю ступень. Я лишен права видеть целительную цепь. Но в суматохе, порожденной дробным криком больной, я взошел и видел: больную положили перед жрецом, и он коснулся ее головы.

— Успокойся, успокойся, — сказал жрец обыденно и тихо. — Вацилла спасет тебя… Вацилла помилует тебя…

— Спасет?

— Спасет, конечно, спасет.

Видна ужасная борьба. Тело больной ломают судороги, и на лице проступают бриллианты, вероятно, холодного пота. Она ослабевает и лежит покорная и немощная, медленно поднимая тяжелые веки, чтобы смотреть на жреца, когда он будет отвечать на тот же ее вопрос:

— Спасет?

— Спасет, — спокойно отвечает жрец и гладит ее густые черные волосы. Потом он тянет ее безвольную руку к цепи, дает ей откусить от священного пирога, от одного из зажаренных ребер. Он дает ей глотнуть целебного пива, и больная впервые после многих лет узнает мир. Она поднимается, подчиняясь приказанию жреца, и выходит к восхищенным людям, и плачет, и просит простить ее, сама не зная за что. А те, очарованные сифилитики, туберкулезники, ревматики, вновь застывают в благоговейных позах, замагниченные шестью беспощадными, кровавыми, жуткими, холодными и голодными веками.

Я неверующий, но я — гость. Последнее предопределяет отношение ко мне приближенных жреца — бедняка Баракова и кулака Тосикова. Оба они из плоскостного, замыкающего вход в ущелье селения Гизель. Бараков — мрачный сутулый человек, за крупными губами которого прячутся немногочисленные остатки крупных зубов — клыки. Он резник при жреце. Он выбран из среды смертных, чтобы подниматься со жрецом до пещеры у вершины Тбау-Вацилла и резать там жертвенного барана: Гутцевы, избранные богом для исцеления людей, не могут обагрять свои руки в крови.

Щеки Тосикова свежевыбриты, и клинышком торчит серебряная бородка, оставленная для солидности. Он мал ростом, а взгляд его серых глаз надменен.

Тосиков и Бараков распорядились, и расторопный, лет двадцати восьми парень позвал меня вниз. Он предложил мне сесть на «самый мягкий камень». Со мной уселись Бараков и Тосиков. Праздник этого года невесел. Какие-то там коммунисты и комсомольцы собираются в соседних аулах и хотят прийти сюда, чтобы разогнать приехавших за исцелением. И вот, пока осторожный и надменный Тосиков молчит, простодушный Бараков раздумывает вслух:

— Ведь Гино (Гино — его племянник, коммунист, областной ответработник, писатель) сам в прошлом году видел, как Ильяс излечил сумасшедшего… Ильяс — что!.. Разве мы не знаем, что Ильяс копейки не стоит: он — пьяница, обжора. Мы не к нему приходим, мы в это место приходим, — продолжает он, помолчав.

Я встретил Гино по дороге в Найфат. По поручению областных организаций он руководит землеустройством ущелья. Она является началом интенсификации хозяйства в Нагорной полосе. Пятилетний план переводит Нагорную Осетию на овцеводство.

Гино ходит сейчас по даргавским аулам, заселенным наполовину после стихийного выхода горцев на плоскость, и зовет их бросить прокопченные дымом сакли, образовать вместо пяти два поселка с постройками нового стандартного типа.