Инал Кануков - Антология осетинской прозы

Опять не о главном говорю, извините. Да, все у меня была обыкновенно, нормально. Кончил сельскохозяйственный институт, приехал сюда работать. Несколько лет спокойно работал и не знал, что сердце у человека может одно требовать, рассудок — другое… У меня они как бы в одном мешке лежали. Друг с другом никогда не спорили. И когда же это началось? «…Любовь нечаянно нагрянет…» Тьфу, привязались эти слова. Нагрянула… И словно дьяволы вытащили мою душу и стали потешаться над нею. Не хозяин я больше ни сердцу своему, ни разуму. Вот и сейчас с вами разговариваю, а сердце мое где-то мечется, ее ищет, ненаглядную мою, синеглазую…

Спрашиваете, кто она, как ее зовут?

Оксаной зовут, Оксаной Прохоровой. Да, она не нашего аула, казачка, из станицы Архонской. Сюда приехала два года назад после курсов… Дурак я, дурак, два года потерял, не разглядел ее сразу! Про свой возраст говорить не хочу, но все-таки жалко, что два года жизни потерял. Но, с другой стороны, меня тоже нельзя в этом особенно винить, потому что я впервые увидел ее на тракторе в телогрейке и ватных брюках. Еще подумал: молодая девчонка, наверное, моложе меня лет на восемь, а ничего в ней привлекательного! Телогрейка, брюки в пыли, в пятнах, волосы взлохмаченные, как у какой-нибудь первобытной, доисторической женщины! Какой парень посмотрит с интересом на такую? Подумает, что неряха и все, — отвернется и тут же забудет о ней! И к тому же она попала к нам сразу после механизаторских курсов, и работа у нее не очень ладилась. Как-то я объезжал поля и увидел ее: она вспахивала массив около леса. Посмотрел — края пашни со стороны леса идут вкривь и вкось. Остановился, смотрю, что дальше будет. Вижу — старается выправить пашню, но все же много земли остается по краям невспаханной, как раз той земли, которая дает хороший урожай. Чувствую, у меня внутри все закипает — ну, скажите сами, вы могли бы спокойно смотреть, как самые плодородные участки остаются необработанными? Я не удержался и говорю: «Слушай, ты кто — человек или ворона на скирде? Не умеешь работать, вылезай из машины — от такой работы вред один!» Может быть, это и немного грубо получилось, но тогда мне казалось, что иначе и невозможно.

Думаете, она вылезла из кабины? Ничего подобного! Остановила трактор, молча посмотрела на меня. Брови в пыли, серые, а глаза ярко-синие. Сверкнули ее глаза, я еще немного удивился — до чего же они синие, ну как фиалки… Смотрит, смотрит она на меня, молчит, в глазах слезы. Потом похлопала ресницами, повела трактор дальше. А я подумал: не выйдет из этой настоящего работника, придется освободить, другого найти, — и пошел по своим делам.

На следующий день прихожу на этот участок, смотрю — вроде бы ничего, края выравнены. Не так чтобы на отлично, но все же после вчерашнего выглядят гораздо лучше. Мне потом рассказали, что эта девчонка до полуночи при свете луны все пахала. Плакала и вела трактор, плакала и вела.

После этого случая она возненавидела меня.

Но польза от этого была — старалась так работать, чтобы не услышала от меня упрека. А мне только того и надо было. Проверяю работу трактористов и вижу — у казачки все лучше получается, чем у других. Ну, думаю, дошло до нее… Не зря я тогда сделал ей внушение!..

Два года вспорхнули и улетели, как перепелки, быстро и неслышно. Третья весна прошла. Все было нормально — земли вспаханы, засеяны, проборонованы. Уже выше колен поднялась озимая пшеница. Как ветерок волнами идет… И кукуруза вымахала на четверть метра. Наступило то время, когда механизаторы делаются посвободнее. Ну, и девушки начинают больше за собой следить. Раньше с утра до ночи в поле, тут не до нарядов и причесок. А наступила передышка, они и прихорашиваются. На что я всегда мало на них обращал внимания, но и то заметил: как луга делаются от цветов наряднее, так и красивые платья и прическа украшают женщин. Вообще-то я с ними мало общался, только если по делу… Такой у меня уж характер. Другие ребята и шумят, и болтают, и в глаза подолгу смотрят, а я нет. Почему? Сам не знаю…

И с Оксаной так — встречусь во время работы, скажу ей два-три слова, по делу, конечно, и иду дальше…

Потом я вдруг заметил, что так получается: увижу ее, отойду, а передо мной — ее синие глаза. Вот вы улыбаетесь, а они, правда, какого-то необыкновенного цвета, честно говорю… Кто знает, может быть, с этого цвета и началось? Мне все чаще хотелось смотреть в них, в глаза Оксаны. Увижу ее, уставлюсь, трудно оторваться…

Как-то я собрался по делам колхоза в Архонку. Утро, как сейчас помню, было ясное, солнечное, я задержался в лаборатории, выглянул в окно — оно во двор выходит, — там ждала меня грузовая машина. Вижу: из мастерской выходит Оксана, вытирает ветошью руки, наверное, возилась со своим трактором. Подошла к машине, с шофером начала разговаривать. Мне неудобно стало — вроде бы я за ней подглядываю, отвернулся и занялся своими бумагами. Наконец все подготовили, что мне надо было, иду во двор. Вдруг из-за машины выходит Оксана. Близко не подходит, говорит издали.

— Товарищ агроном, — а сама отвернулась, как будто ей смотреть на меня противно. И обращается не по имени, а «товарищ агроном», понимаете?

— Что скажешь, товарищ трактористка? — говорю я, глядя ей прямо в лицо.

— Вы в Архонку едете?

— А если в Архонку, так что? — бросаю я и иду к кабине.

— Мне тоже надо туда, — сказала она и опять отвернулась. Я молчу, тогда она посмотрела на меня своими синими главами, а в них — просьба, тоска:

— Больше месяца я маму не видела…

Посмотрел на ее одежду, руки — все в грязи, ей еще отмыться да переодеваться… У женщин это быстро никогда не поручается. Сколько раз, бывало, собираешься куда-нибудь, торопишься, каждая минута на счету, а тут подойдет какая-нибудь: «Майрам, дорогой, прихвати, мне в ту сторону. Я сейчас, только платок накину!» Согласишься, а потом ругаешь себя. Ждешь ее, ждешь, а она там пудрится, наряжается.

Вот и в этот раз я прикидываю, — пока эта лохматая будет причесываться да пудриться, я уже буду в Архонке… Но без зла думаю: ведь девушка только что очищала машину от мазута и пыли, в белом халатике эту работу не сделаешь. Хочется ей навестить мать — тоже понять можно. Придется прихватить ее.

Она губу закусила, глаза сузились, чувствую, сейчас отвернется и уйдет. Тогда я поспешно сказал:

— Едем! Только давай быстро.

— Через минуту буду готова! — ответила уже на бегу.

Я поглядел ей вслед и подумал: «С характером эта Марушка!» [36] Марушка — так осетины называли русских женщин.

Ну вот. Шофер выключил мотор, вышел из кабины, а я слоняюсь по двору.

— Майрам, дорогой, — говорит шофер и открывает капот, — пока она собирается, тебе придется второй раз бриться. Поехали бы одни, честное слово, лучше было бы!