Григорий Федосеев - По Восточному Саяну

Хотя тропа была широкая и хорошо утоптанная, все же лошади грузли в снегу и часто заваливались. Мы были благодарны зверям, иначе нам ни за что не пробиться за перевал. Пришлось бы с неделю ждать, пока тепло сгонит снег.

Добравшись до надува, мы были поражены, с каким упорством маралы пробивали себе проход. Все там было утоптано, взбито; словно на скотном дворе лежали кучи помета. Но перевал был взят совсем с другой стороны, левее того места, где топтались звери.

— Старый бык выручил… не иначе. Видно, не все звери знают этот переход, — сказал Василий.

Действительно, от надува, который так упорно осаждался зверями, шла по снегу вправо глубокая борозда. Она была проложена по крутому откосу и обходила боковую сопку.

После больших усилий наши лошади оказались на верху надува. На дне перевальной седловины мы пересекли небольшое озеро, еще покрытое льдом, и через несколько минут перед нами развернулась во всей своей красе долина Березовой речки. В глубину ее сбегала извилистой бороздой тропа. Ее, как и многие другие, проложили звери. Нет иных переходов через Манское, Канское, Агульское белогорья, через дикие ущелья и могучую первобытную тайгу Восточного Саяна, кроме тех, которые проложены необыкновенными дорожными мастерами — маралами, сокжоями, медведями. Даже центральная, более недоступная часть гор пересекается их тропами, и существуют они там с незапамятных времен. Не бойся, выйдя на такую тропу, доверься ей, если она идет в нужном для тебя направлении. Трудно представить, каких усилий стоило бы человеку проникнуть в центр этих гор, если бы не было звериных троп.

Мы продвигались по седловине.

Поразительное различие существует в это время в растительном покрове противоположных склонов белогорий. Северная долина освещается солнцем гораздо слабее, поэтому снеготаяние значительно задерживается, тогда как южная, наоборот, находится под сильным влиянием солнечных лучей. Там отроги уже пестрят цветами, и ветер, налетающий из этих долин, несет с собою на северные склоны запах свежей зелени. Он-то и будоражит зверей, делая их нетерпеливыми. Вот почему, с таким упорством они рвутся в это время к солнечным долинам.

— Весна манит зверя, чует он зеленый корм, — говорит Василий, всматриваясь в позеленевшие склоны.

Мы спустились немного ниже и действительно увидели лужайку, покрытую недавно пробившейся зеленью. Мы услышали весеннюю песню проснувшихся ручейков. Вдруг кони все разом шарахнулись в сторону и стали вырываться. Я приготовил штуцер.

— Медведь, что ли, близко, — сказал Василий, успокаивая похрапывающих животных.

Он остался с лошадьми, а я пошел вперед. У самого спуска в распадок лежал мертвый зверь. Подошел Василий и по следу, отпечатанному на мягкой траве, узнал в нем того быка, что прошел в последнюю ночь левее нашей стоянки. Это действительно был старый-престарый зверь. О его возрасте свидетельствовали, прежде всего, рога, которые в глубокой старости не сменяются, то есть не отпадают. В этом возрасте они теряют свою симметричность и форму. У того мертвого быка были прошлогодние рога. Они не имели разветвлений и торчали, как обрубки. Шуба на нем тоже уже больше года не сменялась.

— Вот она, звериная старость, на ходу умер… — грустно сказал Василий.

А я думал о другом. Наверное, жизнь этого марала прошла в долине Березовой речки, что лежала перед его потухшими глазами. Видимо, и родился он в одном из многочисленных цирков и под тенью душистой кашкары прошли первые дни его жизни. Там, на альпийских лугах, что украшают вершины этих сказочных гор, он проводил весну, лето и осень, питаясь сочной зеленью, нежась солнцем и прохладой. Но холодные зимы заставляли его ежегодно предпринимать длительные путешествия на север, в низовья реки Кан или Пезо, чтобы с наступлением тепла снова вернуться в родные места.

Так прошла его жизнь. И вот уже старый, возвращаясь последний раз с зимовки, он торопился, предчувствуя скорую смерть. Но желание еще раз взглянуть на те сказочные горы, что окружают любимую долину, вдохнуть теплый воздух и отведать свежей травы было превыше всего. Может быть, он действительно был тем нетерпеливым смельчаком, кто первым преодолел перевал. У него еще хватило сил добраться до зеленого пригорка, и, умирая, он, вероятно, видел перед собою родную долину и вдохнул аромат альпийских лугов.

Я склонился к голове марала и приоткрыл тощие губы. Между старых, расшатанных зубов торчала щепотка свежей травы.

Мы обвели стороной все еще похрапывающих лошадей и стали спускаться вниз к серебристой реке, что змейкой тянулась по темному фону кедровой тайги.

Поднимаясь к Березовой речке, наш караван к концу дня достиг правобережного притока, сбегающего белоснежными скачками по крутому каменистому руслу. Тропа разбилась на множество мелких тропок и затерялась, и мы, не найдя брода, решили заночевать. Выбрали поляну, расседлали уставших лошадей, развели костер. Появилось полчище комаров, люди отбивались от гнуса руками, натягивали на головы сетки, но все это не избавляло от мучений, и только ветерок, изредка забегавший в лагерь, приносил минутную передышку.

Из нашего меню совсем выпали хлеб, сахар, каши и консервированные продукты. Ужин состоял из копченого мяса и черемши, которую мы поедали в огромном количестве. Черемшу ели в походе, на временных остановках, словом, при всяком удобном случае. Она должна была заполнять пустоту желудка и обманывать голод.

После ужина еще оставалось много времени.

Кто мог воздержаться, не выйти в такой чудесный вечер на ближнюю возвышенность, чтобы с высоты не взглянуть вперед на предстоящий путь. Ведь с тропы мы видели только окружающую нас лесную чащу, изредка дно долины да боковые отроги гор — все это не давало представления о местности, которую отряд пересекал.

Со мною на вершину увязался Черня. Добравшись до первой разложины, мы стали подниматься по гребню, заваленному крупными обломками, и прикрытому зеленым покровом из мясистых листьев бадана. Воздух до того был прозрачен, что терялось понятие о расстоянии. Недосягаемая глазу дневная даль приближалась вплотную, казалось, можно до нее дотронуться протянутой рукою. Прекрасен вечерний пейзаж. К сожалению, он еще не изучен художником, не воспет поэтом, хотя и хранит в себе много своеобразия, могущества дикой природы, несравнимый по изяществу этюд. В вечернем ландшафте нет ярких цветов, все завуалировано прозрачно-сиреневой дымкой надвигающихся сумерек. Но разве можно представить себе что-либо более привлекательное, нежели беспрерывные пространства кедровой тайги с латками цветистых еланей и выглядывающими из глубины леса зазубренными утесами, со снежными пиками, нависшими над мрачными провалами. Кажется, задержал бы вечер и вечно любовался пейзажем Восточного Саяна, до того он прекрасен в непосредственной близости.