Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести

В кухне позвякивало — завтракают. Молча, мрачно жуют, будто какое ответственное дело вершат. Сомов никогда не понимал этого. Вон как шумно и весело в их больничной столовой, а ведь не дом отдыха.

А он? Он сам? Бывал ли он разговорчив, обедая вдвоём с Любой? Но то — другое, у них с самого начала кось-накось. В крупном же дефиците были мужики, коли даже такие калеки, как он — и душой калеки, и телом, — шли нарасхват!

Свадьбу устроили в складчину — Любина родня. Коронным блюдом на столе цвел винегрет, зато пригласили одноногого баяниста Тишку, — сколько мыкалось в те годы по белу свету одноногих и одноруких! Сомов быстро снюхался с ним, и они, поднабравшись, забыли обо всех, тянули свои фронтовые песни. С жалостливым осуждением глядели на них Любины родичи, сама же Люба в жёлтом платье с бумажной розой на груди сидела весь вечер как истукан, и хотя ни капли не взяла в рот, то и дело выходила: её выворачивало. Такая была свадьба.

А ведь и у Кости не лучше, подумал вдруг Сомов. Белое платье и черный костюм, деликатесы на столе — для винегрета места не нашлось, — а вот радости не было. Как первоклассник за партой, прямо и напряжённо, сидел сын в своём торжественном костюме — тоненький, совсем юный (когда выходили из загса, женщины на улице качали головами: «Мальчик! Совсем мальчик!»), исправно целовался под «горько», с натужной улыбкой выслушивал наставления и поздравления, но радости‑то не было. Тогда Сомов не обратил на это внимания. Самому было весело, плясал, хотя, как и сейчас, его привезли на свадьбу из больницы. Что на свадьбе, что на поминках — лишь бы поплясать, подумал о себе с осуждением.

— Побежала, — сказала в кухне Галочка.

Костя буркнул что‑то. Минуты через три и сам вышел, а могли бы и вместе. Умышленно задержался… Сомов открыл было глаза, но послышались тяжелые шаги Любы— грузно и вразвалочку ходила, как утка, — и он притворился спящим.

А что, если он сделал ошибку, благословив… нет, заставив сына жениться на Галочке? Почти заставив. Тогда он не сомневался в своей правоте, а сейчас… Удивительно! Давно бы пора во всем разобраться, но чем старше становится, чем ближе срок, тем все вокруг запутанней и сложнее. Один он, наверное, такой урод на земле: стариком умирает, а так и не постиг, что к чему.

Шаги протопали в комнату молодых, потом вернулись и замерли у шкафа. Скрипнула дверца. Переодевается? Сомов осторожно приоткрыл глаз. Жена — без платья — стояла спиной к нему: квадратная, оплывшая жиром, в мужских сатиновых трусах и черном лифчике; напяливала на себя что‑то коричневое. И это в августе, на юге! Голова не пролезала, но Люба тупо, упрямо тянула вниз.

Топ, топ — в прихожую шаги. Дверь открылась, закрылась, заскрежетал ключ в замке. Сомов обмер. Вот этого‑то и не предусмотрел! Старый болван, вообразил себе, что его жена уйдет из дому, не заперев квартиры! Всюду ведь воры мерещатся, а утруждать свои женские мозги вопросом, за каким добром полезут к ним, разве станет!

Проклинал себя Сомов за недальновидность. Всю жизнь не учитывал каких‑то мелочей, и из‑за этого, из‑за мелочей, рушились такие прекрасные планы. Вычитав где-то, что для цитрусовых с лихвой достаточно двадцати пяти градусов, натыкал в палисаднике апельсиновые саженцы, собственноручно выращенные в комнатных горшках. Бахвалился перед знакомыми: через пяток лет свои апельсины будут, на сбор урожая приглашаю. А почему бы нет? Ведь у них не то что двадцать пять — за тридцать переваливает. Ерунды не учел: зимних морозов. Так и сейчас…

Сомов выкарабкался из перины. Придерживая спадающие кальсоны, босиком прошлёпал к двери. Ключей, знал он, всего три, и тот, что был его, давно перекочевал к Галочке, но все же пошарил по ящикам и полкам. А вдруг? Нашёл какой‑то, и хотя видел — не тот, попытался сунуть в явно узкую для него замочную скважину.

Озадаченно прошёлся по кухне. У окна постоял, затем с усилием открыл окно. Метра полтора до земли — прежде сиганул бы не задумываясь. Сейчас — не выйдет. С тоскою оглядел Сомов пустынный двор. Где‑то играло радио, незнакомая женщина вешала белье. Новые соседи?

Из своего подъезда вышел Вася Мальчинов. Лениво вышел, потягиваясь, потирая лысину и широкий свой нос. Парусиновые брюки, майка. Пляжные шлепанцы на босу ногу. В отпуске?

И тут Сомова осенило.

— Вася! — позвал он.

Но сосед только зевал и, как кот, щурился на солнце. Сомов ещё пару раз окликнул его своим слабым голосом — без толку. Не помогали и знаки, которые он старательно делал худыми руками. Тогда притащил из комнаты молодых транзистор, собственноручно собранный Костей, включил на всю катушку. Все же сын крепко знал своё дело: вырвавшаяся на волю певица завизжала так, что Вася вздрогнул и обалдело уставился на окно. Сомов поманил его пальцем. Тупо глядя на него, Вася приблизился.

— Дядь Паш, привет! — А сам глазам своим не верил. — Выздоровел?

Сомов выключил приёмник.

— Как бык здоров. Не видишь разве?

— Вижу. С утра музыку крутишь. — Дружелюбно и весело глядели на Сомова голубые глаза.

— Ты чего не на заводе? Выгнали?

Вася засмущался, но не от стыда, а как девица, которой сказали комплимент.

— Повышение дали, дядя Паша, — признался он. — Учусь. — И прибавил небрежно: — На мастера.

Сомов уважительно поцокал языком.

— Министром станешь, Василий. А чего не на учебе? — спросил.

— С двенадцати. — И — вспомнив: — Вы‑то как?

Даже лицо сделал, будто больше всего на свете интересуется этим.

— Я лучше всех, — сказал Сомов. — Ты вот что… — Он ещё понизил голос, и Вася, чтобы лучше слышать, с готовностью вытянул шею. — У сараев лестница стоит, знаешь?

В голубых глазах всплыло недоумение.

— Ну.

— Не нукай. Возьмёшь и притащишь сюда.

Добрые Васины губы и те улыбаться перестали.

— Зачем?

— Увидишь. Тащи, живо.

Вася не шелохнулся.

— Зачем, дядя Паша?

— Я же сказал — увидишь. Люба ушла, пока я спал, дверь заперла, а мне надо срочно.

Брови у Васи напряжённо съехались — соображал.

— Чего, в туалет?

Сомов скорбно покачал головой.

— Дурак ты, Вася, — сказал он. — А ещё в мастера тебя. Тащи быстрее.

Вася примерил взглядом расстояние до земли.

— Так тут невысоко. Прыгнуть можно.

С терпимостью перевёл Сомов дух.

— Вася, Вася! А кто потом кости мои собирать будет? Ты? Быстрее, Васютка, я очень спешу.

Озадаченный сосед всей пятернёй почесал лысину, но за лестницей пошёл. Сомов улыбался, предвкушая. Только бы успеть до возвращения Любы! А денег взаймы он возьмёт у Васи — до пенсии. Тут уж Любе хочешь не хочешь, а отдать придётся.

Взглядом разведчика окинул Сомов двор — ни души. Прекрасно — операция пройдёт что надо! Люба не подкачает: даже если только в хлебный и обратно, меньше чем за полчаса не обернётся.