Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести

Гринчук выпил молча и столь же невозмутимо, как только что улаживал скандал. Он не сомневался в своём праве на дармовое вино.

В четверть восьмого Карловна встала, как часовой, у двери, но с десяток клиентов все же прорвалось. Под руку вывел Аристарх Иванович последнего («А я требую древесины!» — выкрикивал он), и тут‑то началось самое трудное. В опустевшем павильоне, когда никто из посторонних не видит тебя, усталость наваливается всей тяжестью одиннадцатичасовой работы, а предстоит ещё мыть, убирать, чистить, готовить заведение к завтрашнему дню.

Карловна, с трудом передвигая ноги, составила между чанами собранные за день бутылки — завтра сдаст. Попова утомленно считала выручку.

— Восемьсот сорок, — сказала она, закончив.

Почти полтора плана… Прекрасно! Если и дальше пойдёт так, месячный будет числу к двадцать пятому.

— Пиво, — усмехнулся Аристарх Иванович. — В понедельник ещё поеду.

Попова не ответила. Дневная суровость сошла с её маленького лица — опустошённость и трудное женское долготерпение проступили на нем. Такими нелепыми выглядели сейчас её белые кудряшки, её загримированная под родинку бородавка.

Молча положила на чашечку весов три влажные трехрублевки. Аристарх Иванович удивился — это был максимум, который он получал в редкие субботы. По–видимому, Попова учла все — и негаданно жаркую погоду, и то, что он так кстати завёз третьего дня пиво, и ассортимент закуски, и необъяснимо скудные для пятницы визиты наездников — всего два за день: Бухгалтер, которого Аристарх Иванович благополучно низвёл в низший ранг, да участковый Гринчук.

На мгновенье Аристарх Иванович замешкался. Мысль его, юркнув по уже привычному кругу, ткнулась в Игоря. «Так нельзя, — сказал он себе, нахмурившись. — Так можно с ума сойти». Он взял с весов липкие бумажки и, задрав полу халата, сунул их в карман брюк. А что, собственно, случилось? Почему вдруг должно измениться что‑то? Или ему открылось в разговоре с Педагогом нечто новое? Но ведь Педагог молчал, а сам он говорил банальные вещи. Все они и раньше были известны ему — просто никогда не приходило в голову соизмерять их с собственной жизнью. Как‑то не совмещались они — сложная жизнь и эти простые истины.

Карловна, не домыв, обессиленно опустилась на низкий пластинчатый радиатор отопления, вытянула больные ноги в тапочках. Глядела на заведующего и беспомощно, виновато улыбалась.

— Ну что? — недовольно спросил Аристарх Иванович.

— Не могу… Ноги не йдут… — А сама от усталости даже жевать перестала.

На швабру покосился Аристарх Иванович. В дверь постучали. За стеклом стояли двое. Грубые, наглые морды, силящиеся изобразить смирение.

— Закрыто! — по–петушиному выкрикнул Аристарх Иванович и отвернулся от двери.

Попова за стойкой протирала замасленным полотенцем подносы для закуски. Безучастно, размеренно, как машина; в серых глазах темнела равнодушная вечерняя пустота.

Аристарх Иванович, поджав губы, окинул Карловну пытливым взглядом.

— Болят? — неодобрительно произнёс он и перевёл взгляд на её вытянутые ноги. — Что случилось‑то?

— Не йдут, — ласково повторила Карловна.

В дверь опять постучали — негромко, но настойчиво. Аристарх Иванович не обернулся. Ноги у старухи были по–слоновьи толстыми, дряблыми, с разлившимися синими венами. Он прошёл в кабинетик и скинул там халат.

Двое не отходили от стекла. В сомнении стоял Аристарх Иванович посреди зала. Решившись, быстро подошёл к двери, поднял тяжелый крючок.

— Павильон закрыт.

— Бутылочку! Одну только…

— Закрыто! Вы понимаете русский язык?

Но он знал, что они не уйдут, пока хоть кто‑то будет здесь. Взял деньги, вынес им бутылку и сдачу и, не слушая благодарностей, грубо захлопнул дверь. Потом быстро и молча домыл полы, ополоснул руки и ушел, не дожидаясь женщин.

На углу обернулся. Старуха ковыляла на своих подагрических ногах, а Попова, поставив на тротуар клетчатую сумку, возилась с замком.

День здорово прибавил: девятый час, а ещё светло. Во дворах шумно играли дети. Из раскрытых окон доносился запах ванили: к празднику пекли пироги.

Аристарх Иванович прибавил шаг: через полчаса библиотека закроется. Навстречу промчались велосипедисты: парни и девушки, в одинаковых голубых майках. Сразу же Валерка вспомнился — как не отрываясь, по–мужски, пил воду из огромной кружки. Хорошо, что вместе поедут завтра в Громовку, пойдут на рыбалку вместе. Должно же это хоть немного сблизить их — Игоря и Петиного сына!

В библиотеке было светло и пусто, лишь Полковник в полный голос переговаривался с затерянными среди высоких полок женщинами–библиотекарями.

— О–о! — громко обрадовался он Аристарху Ивановичу. — Давненько, маэстро, давненько!

Насторожённо выглянула Антонина Александровна, но, увидев Аристарха Ивановича, по–домашнему улыбнулась и снова скрылась за полками.

Полковник ревниво просмотрел книги, которые принёс «маэстро».

— И как вам? — показал выцветшими глазами на том Симонова.

Аристарх Иванович прикрыл глаза: о чем говорить!

— Точность! — сказал Полковник, подняв палец. — Фактографическая точность.

— Вы воевали там? — будто мимоходом спросил Аристарх Иванович и придвинул к себе ящик с читательскими абонементами.

— Нет. Там — нет.

О чем угодно, только не о себе… Аристарх Иванович нашёл свой абонемент, вынул карточки и стал раскладывать их по книгам.

Дверь открыл своим ключом, но Лиза уже поджидала в коридоре. Честные, преданные глаза… Он скинул туфли, положил книги на туалетный столик, молча в ванную прошёл.

Трудно переносила Лиза размолвки с мужем, особенно подобные сегодняшней, когда даже обедать не пришёл. С его язвой — и есть кое‑как, всухомятку! В ней совершенно не было зла, в Лизе, и она очень любила их обоих — своего не по годам смышлёного сына, упитанного и ласкового, как телёнок, и его отца, самого умного, самого благородного, самого честного человека на свете!

Хмурясь, намыливал Аристарх Иванович руки. В зеркало смотрел, но отражение своё заметил не сразу. Худое нервное лицо… Всегда как бы на страже, всегда готово предъявить нужное выражение. Пренеприятная физиономия!

Несмотря на поздний час, не ужинали, ждали его. Лиза была все в том же засаленном платье, расползшемся сбоку, — сметанно–белое тело выпирало. В ней необъяснимо уживались личная неопрятность и великое тщание, с каким наводила чистоту в доме.

— Воду открыть?

Она произнесла это негромко, как бы про себя; захочет — ответит, не захочет — ну что ж…

Он бросил косой взгляд на светящуюся щель в платье, отвернулся.

— Одеть нечего?

Она смотрела на него, недоумевая, и этот невинный взгляд бесил его. Встал, сам открыл минеральную воду, без удовольствия выпил стакан.