Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести

— Погода испортилась, — , сказал Гринчук тем же официальным тоном, каким делал замечание Педагогу. Разве не отработал он только что свой стакан вина?

— Похолодало, — согласился Аристарх Иванович, но с места не двинулся.

На тщательно выбритом лице милиционера проступили следы внутреннего напряжения. Почему медлит заведующий? Почему в подсобку не ведёт? Так и покинул павильон, неся перед собой взгляд, полный недоумения. Теперь вряд ли явится с прежней оперативностью на зов милицейского свистка.

— А где этот… Гамлет ваш? — спросил Педагог, норовя ещё раз погасить холодный окурок, — Или, кажется, Лир?

Притворяется! Все отлично помнит он!

— С утра был. Спит, должно быть.

Скошенными проницательными глазами глядел сбоку на Педагога. Тот усмехнулся. Аккуратно, на самый краешек тарелки положил окурок, пустой стакан взял.

— А я все бодрствую. — И вдруг, подняв глаза, прибавил равнодушно: — В кредит не дают у вас?

Аристарх Иванович сложил губы трубочкой. Вот оно что!

— Ну почему же? Иногда, как исключение…

С трудом удерживал Педагог убегающую улыбку. У него были плохие зубы — редкие, попорченные табаком.

— Даже так? — В худых дрожащих пальцах опять неведомо как оказалась сигарета. — Ну–с, а я могу просить об исключении?

Однако не выдержал, опустил глаза. Молча стакан подвинул.

— Зачем? — с улыбкой произнёс заведующий павильоном. — Стаканы есть у нас.

Он направился было к стойке, но, увидев Попову, считающую с непроницаемым лицом мелочь, остановился. Народу в павильоне немного, и все заметят, как он, словно официант, несёт полупьяному клиенту вино.

Педагог закурил. Аристарх Иванович нащупал в кармане рубль.

— Извините, — тихо проговорил он. — У нас…

Педагог поперхнулся, торопливо, как школьник, выдернул изо рта сигарету. Аристарх Иванович остановил его:

— Я не об этом, что вы! То есть у нас не курят, но я не об этом. Курите, если… Я о вашей просьбе. У нас не принято… Вот, возьмите сами.

Он протянул под столом рубль. Педагог напряжённо глядел на бутерброд с сыром.

— Что там? — выговорил он. — Деньги?

— У нас нельзя, — мягко повторил Аристарх Иванович. — Вы сами возьмите. Потом отдадите, когда будет.

Ему хотелось подчеркнуть, что это не подаяние, что он в долг даёт и, стало быть, ничего унижающего нет в этом, но вышло, почувствовал, будто напоминает о необходимости вернуть деньги.

Молча спрятал их — сам принесёт. Педагог встрепенулся:

— Куда вы? — А затем, отчётливо выговаривая каждое слово: — Я вовсе не отказываюсь от ваших денег.

И протянул поверх стола растопыренную руку.

Отдав рубль, Аристарх Иванович незаметно ушел к себе. Сдачу ведь преподнесёт — с него станет…

Надо было готовить бутерброды, но он сидел не шевелясь, положив руки на журналы, в которых сделал записи мальчик-«ревизор». Он очень устал сегодня, а день ещё не кончился, его ждало трудное объяснение с Поповой. На мгновение почудилось, что деньги, которые предстояло вернуть вечером, волшебно исчезли из стола. Помешкав, выдвинул ящик. Три пятирублевые бумажки, уже не влажные — высохли, лежали на месте.

Хорошо бы заболеть сейчас — ведь он тоже выкупался вчера в холодной весенней воде… Заболеть и — завтра, послезавтра, всю длинную неделю, что началась сегодня, проваляться в постели. А за семь дней может случиться многое… И ещё об одном преимуществе внезапной болезни успел подумать он: в случае чего сегодняшнее его поведение само собой объяснилось бы дурным самочувствием.

Не заболеет, нет. Простудные болячки почему‑то не липнут к нему. Аристарх Иванович вяло улыбнулся: «Пожалел о чем…» В кабинет заглянула дурашливо улыбающаяся Карловна.

— Там бутербродики кончились. Сказать просила…

Она никак не называла Попову — ни по фамилии, ни по имени.

Аристарх Иванович кивнул. Карловна не уходила.

— Хорошо, я понял, — с раздражением сказал он. — Я понял, идите.

Когда, приготовив бутерброды и уложив их на витрину, вышел в зал, стакан у Педагога был снова пуст и снова он выжидательно смотрел в его сторону.

— Одно слово! — произнёс он, нетвёрдо подняв руку.

Аристарх Иванович с сжатыми губами подошёл к столу.

— Я могу истратить весь рубль? Или… — он вопросительно умолк.

— Как хотите. Это ваши деньги. Как хотите.

— В каком смысле — мои?

— В самом прямом. Отдадите, когда будут.

Педагог неотрывно глядел на него воспалёнными нетрезвыми глазами с красными трещинками на белках.

— Я доставляю вам удовольствие?

Аристарх Иванович почувствовал, как прилила кровь к лицу.

— Мне? Почему мне?

— Тогда извините. Я полагал, что ублажаю ваше тщеславие. Преподаватель истории или географии, как вы изволили выразиться, и клянчит рубль. На вино.

— Зачем вы! — тихо сказал Аристарх Иванович. — Всякое может быть. Я всегда рад помочь. Любому. Да и вы, наверное, так…

Словно оправдывается… За что? Педагог улыбался.

— Ну как знаете!

Он жалел, что дал рубль, жалел о своей откровенности, жалел, что в приступе самолюбия выложил вчера свой тайный козырь: «Я в школе вас видел… С указкой».

Взяв стакан, Педагог размеренным шагом направился к стойке. Аристарх Иванович умышленно не ушел из зала — чтобы Педагог не вообразил, будто он сбежал от него. И лишь когда тот с полным стаканом вернулся к столику, неторопливо скрылся в подсобке.

Не прошло и четверти часа, как Педагог, постучавшись, приоткрыл дверь кабинетика:

— Разрешите?

Аристарх Иванович знал эту преувеличенную вежливость в нетрезвых людях — ничего доброго не предвещала она.

— Мыслите о нравственном облике сына?

А сам медленно на стул посмотрел.

— Садитесь, — пожав плечами, разрешил Аристарх Иванович.

— Благодарю. Я не задержу вас надолго. — Он осторожно опустился на стул, — В отличие от вас, я уже не думаю о своём нравственном облике. Как вы могли только что убедиться в этом… И о нравственном облике дочери тоже.

В зале шумели. Не скандал ли назревал там? Аристарх Иванович вспомнил Гринчука, его взгляд, полный недоумения и напряжённости.

— В отличие от вас, — внятно повторил Педагог. — Вы нравственны, вы молоды. Вы оптимистично смотрите на жизнь. Вас зовут Аристарх… А вот отчество забыл.

— Иванович.

Педагог болезненно улыбнулся.

— Именно такое и забывается. Иванович… Так вы знаете, почему вы молоды? Вы не слушаете меня?

— Слушаю. Но у меня работа.

Гул в зале поутих, но, кажется, это не обрадовало, а огорчило Аристарха Ивановича.

— Я не задержу вас надолго. Я хочу сказать, почему вы молоды. Ведь вы уже не молоды, разумеется — нет, но вы — молоды. Вы молоды, потому что верите, что можно изменить что‑то. Себя, например. Свою жизнь. Пока человек хоть вот на столько верит в это, он молод. Я логично рассуждаю?