Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

Там, сзади, минуты полторы слышалось прерывистое сопение, негромкий топот, тетя еще кричала: «Сиди, Петя! Граждане, да что вы его хватаете? Сиди, я тебе говорю!» Но бой уже был проигран. Дядя без всякого насилия двинулся по проходу к выходу, сопровождаемый редкой кучкой бойцов. Он и сейчас молчал. А тетя все еще апеллировала к общественности:

— Граждане! Ну что же это такое! Ведь из-за птичек все. На них разве справка нужна? А они требуют!

Одна из распаренных теток несильно, но зло, как достала, стукнула ее кулаком по спине, она, скособочившись, упала кому-то на колени вместе с клеткой.

— За что, граждане?

Ладно, летите-летите! Сами вы птички, а нам тоже лететь надо. Насиделись.

Только закрылась за ними, глухо ухнув, дверь, сразу дали вентиляцию — не по правилам, наверное, но в благодарность за решительные действия. Свет пригас, мигнул — переключили напряжение на турбины. И вот они, одна за другой, стали жужжать и заводиться.

Все, кажется. Прощай, столица. Воля и труд человека дивные дива творят (Некрасов, кто не знает). И еще парень в модном пиджачке, предводитель народных масс. Но не было его в том жесткинском аттракционе-аукционе, нечего и приглядываться.

Ну вот, вроде бы никуда и не уезжала. Летний, продуваемый холодными, сквозь солнце, ветрами — к обеду, обволакиваемый с утра (или к вечеру — таков график перемен погоды) туманом пополам с дождем Магадан — все на месте, все как обычно. Пятиэтажных коробок прибавилось, в том числе и там, где никогда ничего лучше бараков не стояло. Плавательный бассейн за парком построили (однако все равно плавание не сравнится по ощущениям с тем, что происходит на упругом дерматиновом матрасе под присмотром архитектора С., поэтому ну их — бассейн и плавание, тир лучше). Рассеянные промелькнувшими годами, распределениями и семейными обстоятельствами ряды одноклассников, так или иначе уже определившихся. Алла Константиновна, мягкая и счастливая. Сдержанный, но любезный Лампион. Гаснущая Софьюшка. Архитектор С., заметно полинявший и, может быть, из-за того не решившийся появиться на перроне Магаданского аэропорта (однако все-таки тот же, спасибо ему и за это). И самое главное — полтора свободных месяца, потому что в управу (так ее!) нужно явиться только к пятнадцатому августа.

Однако Нина на второй день, наточившись — строгий костюм с серебряной эмблемой на лацкане, отныне прозодежда на нескончаемую вереницу лет, пошла представиться: вот я какая, имейте в виду, что я уже здесь и вам от меня не отделаться (но последнее в подтексте, конечно). Начкадрами — неопределенного возраста неряшливый мужчина, охотник, наверное, или рыбак, дитя природы, — оторопело оглядел московскую штучку — ну и молодежь присылают, черт побери, а она еще и нахальная, судя по всему, раньше времени является. Но подтвердил, что специалист им нужен, однако лучше бы уже со стажем работы и мужчина, а из министерства они пока никаких указаний не получали.

А это вам не указания: путевка молодого специалиста, подписанная, кстати, и вашим высокопоставленным деятелем? — Ах путевка! Тогда конечно… — Вот именно. А вот здесь вы должны расписаться, это оставить себе, а этот листок отправить в университет, чтобы там знали, что выпускник к месту работы прибыл. А этот — в свое министерство, чтобы тоже знали. Вот, пожалуйста, тут все написано. — Ну да, пошлем, конечно. Но время-то еще есть. Вам ведь — вот тут написано — с пятнадцатого августа к работе приступать. А мы пока эту проблему решим. Где вы остановились? Вам ведь за гостиницу много платить придется. — Ну да, конечно, время еще есть. Очень приятно было познакомиться. А гостиница мне не нужна, я здесь родилась и здесь школу окончила. — Ах вот как? Ну это и вовсе хорошо — свой, значит, кадр, магаданский. Оставьте на всякий случай адрес. Но думаю, что мы вас раньше времени не потревожим. На сенокос ведь вас не пошлешь?

Не пошлешь, конечно. Ну и хлам-мужичонка! Даже смотреть противно, не только копытом наступить. Еще про сенокос сказал (намекнул про горизонт этакий охальник, А. Жаров, «Гармонь»)! Что там, простите, женщине — в компании бичей — делать? Да и косить она не умеет (владеть конем и шашкой научился… — это другое дело, Пушкин все-таки). А вот на работу она раньше времени, наверное, вышла бы. Если бы позвали, конечно. Почему? Ну начинать все равно когда-то нужно, и лучше уж так — необычно, до срока, добровольно, чтобы сразу заявить о себе определенным образом, — чем день в день, тютелька в тютельку, а то и вовсе с опозданием, как это нередко бывает у выпускников (предупреждали на последнем курсовом собрании). Начать и сразу поскакать, скорее, скорее — от топота копыт пыль по полю летит (детская скороговорка. Если ее быстро повторять, появляется какой-то паровозный ритм, ну вот и поехали, поехали!). Но не позвали. Значит, будем отдыхать.

Будем отдыхать, черт побери! Пока мы молодел — тем более. Пусть в Магадане холодно, туман или дождь с ветром, но это ведь все реклама, визитная карточка, аргумент для высоких гостей из Совмина и Госплана: вы посмотрите, как мы тут живем, у нас даже летом плащ не снимешь. Север всегда останется Севером, поэтому предложения и поползновения на пересмотр северных льгот следует оставить, похерить и забыть, ибо кто без этих льгот в Магадане жить будет — разбегутся люди.

Но это — подмоченная визитная карточка для гостей, нарочно, конечно, такая мокрая и неприглядная. А коренные магаданцы прекрасно знают, что даже в самые ненастные дни достаточно перевалить за любую из сопок, с трех сторон окружающих город (с четвертой — море), как будет тебе — чаще всего если непогода не обложная, не на сто верст вокруг — и солнце, и зелень, и достаточно теплые камни на берегу, чтобы полежать, кемаря. Ну и, конечно, ягоды и грибы в излюбленных, но не до конца, есть там еще чем поживиться, местах. А вы говорите — надбавки!

Поэтому стоило, несмотря на то что в данный момент творится за окном — пусть даже снег (а он в Магадане и в июле и в августе случается), стоило подняться в половине шестого утра, чтобы поспеть к первому автобусу, идущему на «Горняк» (так когда-то, еще при Дальстрое, назывался санаторий для взрослых, теперь там многие уже годы детский противотуберкулезный санаторий), преодолеть сумрачные (белые ночи уже кончились), мокрые и дребезжащие несколько километров, сойти там в зябкую сырость и мимо спящего еще корпуса, мокрых гипсовых фигур, когда-то изображавших сильных, жизнерадостных людей, а теперь — жалких, с обломанными конечностями инвалидов, по территории грохочущей круглые сутки гравийной установки, потом сначала пологим, но все более и более загибающимся кверху подъемом (дорога тут старая, избитая, почти непроезжая) на покатую, заболоченную вершину сопки, и тут, скорее всего, начнет пробиваться солнце, облака или туман (а это, вероятно, одно и тоже, разница только в высоте залегания) понесутся, расплываясь, и станут видны море, голубоватое и сверкающее впереди, и грозная толпа туч у бухты Гертнера, то ли уже прошедших над Магаданом, то ли еще ждущих своей очереди в этот чертом придуманный коридор, ведущий в бухту Нагаева, — так они и ходят обычно из одной бухты в другую, а приезжему и невдомек, что все это лишь декорация, построенная по секретному распоряжению облисполкома и поддерживаемая по необходимости (а иначе Сочи будут!) бог знает какими средствами.