Владимир Богомолов - Поворотный день

И в этой прямо-таки юношеской вспыльчивости, в этой явной издевке Дундич уловил поразительную схожесть собственного взгляда с взглядом русского полковника на донских казачек.

— Пардон, Александр Федорович, — примирительно сказал Баклайский, — казачки — прелесть: бюст — во, талия — во, ниже — во, — начертил он в воздухе фигуру.

— Не знаешь ты казачек, — все больше входил в раж Голощеков. — Кто тебе сказал, что у казачки зад — во, а талия — во? Не повезло тебе, Мишенька. Ты все своих сиволапых Чистопрудных баб подбираешь. А казачка, — чмокнул полковник, — чтоб вы знали молодые люди: казачка, она не идет, она несет себя по земле. Почему? Потому, что ноги у нее длинные, стройные, и это самое место не такое широкое, и талия не такая узкая. В ней все в норме. А то: во, во.

После такой длинной речи во рту Голощекова пересохло. Он, не чокаясь, отпил немного «Донского игристого» и о чем-то задумался. Не решаясь нарушить молчание, Баклайский подмигнул есаулу и кивком пригласил его в большую комнату.

— Теперь это надолго, — доверительно сказал поручик, показывая в сторону полковника. — Тоскует старик по семье. Она у него в Нижнем Чиру.

— Скоро увидит, — тоже тихо сказал Дундич. — Ведь пойдем по его местам.

Нет, пойдем этой стороной Дона. Хорошо бы теперь основательно что-то пожевать. А у этого куркуля вечно одно пойло..

«Кажется, птичка сама просится в силки», — подумал Дундич, а вслух сказал:

— Дорогой Мишель, если мои орлы приобрели барана, то не перекусить ли на воле, у костра? — Дундич предвкушенно цокнул.

— Шашлык по-карски? — просиял Бакланский.

— Что-то в этом роде.

— Приглашайте! — раскинул руки Баклайский, как бы рассчитывая на объятия.

Дундич жестом показал на выход.

— Хорунжий! — окликнул он Негоша с крыльца.

Тот появился из низов, где разведчики с дежурными по штабу после обеда играли в карты.

— Купили барана?

Негош вскинул брови:

— Уже… освежевали, порезали, переложили луком…

— А уксуса добавили? — как заправский гурман поинтересовался Баклайский.

— Самую малость, — вышел из-за Негоша Шишкин.

— Тогда по коням! — сбегая со ступенек, скомандовал поручик.

Негош выразительно глянул на Дундича. Тот подмигнул: все в порядке.

— Куда? — спросил Баклайский, когда группа выехала со двора.

— Куда угодно, — безразлично пожал плечами Дундич. — Вы здесь лучше нас места знаете.

— В займище. Жаль, поварих не прихватили. Впрочем, вечером в церкви подыщем.

Приотстав, беседовали о последних событиях на фронте, об охоте на лосей и диких кабанов, которых развелось в войну больше, чем надо, о великом полководце Деникине, так ловко умеющем ладить и с монархистами, и с конституционными демократами. Но больше всего Баклайский говорил о слабом поле. Тут он просто потрясал своими победами. Особо подчеркивая, что покорял он сердца милых дам, даже не прибегая к шантажу. Хотя мог это делать совершенно с чистой совестью: ведь у половины его приятельниц мужья в Красной Армии.

Когда въехали в лес и не увидели на первой поляне костра, Дундич озадаченно поозирался: куда же товарищи могли ускакать? Ведь договорились — на первой поляне.

— Эге-ге-ге! — приложив ладонь ко рту, крикнул поручик.

Сначала эхом ответила стена леса, а уж потом до их ушей донеслось ответное: «Эге-ге-гей!»

— Никакой дисциплины! — возмутился поручик. — Позвать их сюда!

— Здесь дрова! — донеслось снова из чащи.

— Есть дисциплина, — улыбнулся Дундич, понимая, что товарищи решили уйти подальше от казачьих застав.

— Пусть везут дрова сюда, — настаивал поручик. — Люблю во всяком деле порядок, мон шер.

Но когда до их ноздрей долетел горьковатый запах дыма, Баклайский, стремясь приблизить пиршество, дал шпоры своему пегому.

На поляне весело плясали языки костра, люди Дундича о чем-то оживленно переговаривались. По выражению их лиц Иван Антонович понял, что они обсуждают удачу в операции. «Молодцы, — похвалил он товарищей. — Негош даже глазом не моргнул, услышав о баране, а Шишкин вовремя про уксус ввернул словцо».

Первым спешился Баклайский. Он по-хозяйски подошел к огню, протянул руки к жаркому пламени. Люди Дундича глядели на командира, ждали его приказа. Ведь через минуту-другую поручик поймет: раз нет шампуров, нет мяса, значит, тут что-то не то. Сербы начали живо обсуждать этот вопрос.

— Послушай, Лека, скажи своим молодцам, чтобы они при мне говорили только по-русски, — решительно потребовал Баклайский. — Я же ни черта не понимаю ваш со… самобытный язык.

— Прости их за невежество, дорогой, — сказал Дундич, не покидая седла. — Конечно, мы будем говорить только по-русски. Шашлык будем есть попозже, а теперь мы очень спешим.

— Что за шутки? — поручик пытался понять извивы азиатской мысли.

Но Дундич махнул рукой, и Баклайский почувствовал, как его цепко схватили под локти, а чья-то рука в мгновенье ока опорожнила кобуру, ловко прощупала карманы кителя и брюк.

— Что это все значит, мон шер? — задыхаясь от бешенства, все еще не желая верить в невероятное, произнес Баклайский.

— Все зависит от вашего благоразумия, — предупредил Дундич. — Поедете добровольно, гарантирую жизнь. В любом другом случае…

Поняв, что попался в глупую ловушку, поручик сник, на его густых ресницах блеснули слезы.

— Но для какой нужды я нужен Григорьеву?

— Вы нужны Буденному.

Ужас отразился на лице Баклайского.

Он мгновенно прикинул: если сейчас громко закричит, его может услышать ближайшая застава. Но при самом быстром аллюре казаки не успеют доскакать сюда потому, что самая тихоходная пуля быстрее самого быстрого коня. А может, и не пуля. Такую простую работу, как отделение души от тела, блестяще выполнит и кинжал. Так что самое благоразумное, заключил Баклайский, ехать добровольно, полагаясь на счастливый случай в пути. Но, приняв решение, он все-таки сказал:

— Это подло, Лека, или как вас, пользоваться такими методами.

— А у вас есть другие методы добычи сведений? — не без иронии спросил Дундич. — Если есть, поделитесь.

Ехали лесными урочищами, где царила непуганая глухомань, точно в сказке переплелись быль с небылью: через снежное кружево проступали диковинные грибы-пеньки, причудливые избушки из поленниц. И вся эта февральская идиллия, казалось, не имела никакого отношения к тому, что всего в нескольких километрах отсюда гремела война, гибли люди, сжигались дома, безутешно плакали осиротевшие семьи… И в такой день и час не укладывалось в голове, что и тебя может подстеречь пуля, осколок гранаты, шашка. А где-то совсем близко, в Колдаирове, тебя будет ждать самая красивая казачка Дона.

Сразу за Сакаркой наткнулись на свою засаду. Старший наряда угадав в кавказском офицере Дундича, протянул руку и, глядя на отрешенное лицо пленника, поздравил: