Елизар Мальцев - Войди в каждый дом (книга 1)

Намяв в розвальни хрустящей соломы, бросив в передок сена и немного овса в мешке, Егор вынес из хомутовки позеленевший латаный тулуп и молча завалился на охапки соломы. Серый взял с места крупной рысью, словно обрадовался, что наконец вырвался из конюшни на белый свет.

— Коня-то не запали! — закричал вдогонку Лузгин.— Не гони дуром, заночуй там, слышишь?

Егор, хотя и слышал, но молчал, считая ниже своего достоинства отвечать на такие дурацкие поучения. Коня не запали! Будто он впервой взял в руки вожжи!

Проезжая мимо своей избы, Егор сдержал лошадь и постучал кнутовищем в обметанное изморозью окошко.

На стук выбежала Анисья, простоволосая, в валенках на босу ногу, с красным распаренным лицом — видно, от печки,

— Отрежь полкраюхи хлеба и заверни чего там,— сказал Егор и насупился.— Может, в один день не обернусь.

А помоложе-то сослать некого, что ль? — закричала Анисья,— Нот черти едят мужика поедом!

Лидии, авось всего по сожрут, и тебе кой-чего оста-нется. Да не стой ты на холоду — лихоманка затреплет. Тпру-у, дьявол ненасытный!

Анисья обернулась быстро, сунула в руки Егора сумку о едой, куда напихала всего понемногу — и хлеба, и вареной картошки, и луковицу, и соленых огурцов. Теперь она вышла в накинутой на плечи стеганке и сером платке, точно собиралась побыть с мужем подольше, за нею увязался Васятка, отцов любимец, наследник,— сын! Но Егор сегодня был неприветлив и не посадил сына покататься даже вон до той старой каланчи. Как ни канючил Васятка, Егор мотнул головой, гикнул, и рысак сорвался с места.

Вихрем промчавшись через деревню, Егор дал коню передохнуть, пустил его вольным шагом.

Напялив на себя тулуп, Егор лег поудобнее навзничь, закрыл глаза. В запасе у него был непомерно длинный день —и надремлешься, и не раз пожуешь кусок хлеба, и устанешь от дум. Только допусти одну какую-нибудь немудрящую мыслишку, за ней тотчас набегут другие и начнут выматывать душу.

Розвальни пошатывало на раскатах; Егор приоткрывал ресницы, уже запушенные инеем, и видел все одно и то же — ровно стлались вокруг белые поля, придорожные кусты стекленели ледяными блестками, бежали от столба к столбу провисшие, в колючей бахроме, телеграфные провода, прыгали одинокие вороны на дороге.

Он думал о председателе, который почему-то явился в такую рань на конюшню, и смутное подозрение все сильное разъедало его. Ох, неспроста послал его Лузгин подальше от деревни! В последние дни в Черемшанке ходили разные слухи, и, хотя на поверку большинство всяких слухов обычно оказывалось сплетнями и глупой бабьей брехней, на отот раз Егор улавливал в них что-то похожее на прайду. Одни поговаривали, что с отчетно-выборным собранном тянут потому, что в районе до сих пор не могут решить, остаилять на прежнем месте Аникея Лузги-

на или сливать колхоз с соседним и отдавать под начало Любушкиной. Сама Прасковья Васильевна как будто шла на это с охотой, но ставила одно непременное и пока невыполнимое условие — пусть, мол, с черемшанекого хозяйства спишут триста с лишним гектаров негодной непахотной земли. Земли эти, когда-то нарезанные колхозу и отошедшие ему по акту в вечное пользование, при Аникее были запущены, заросли березкой и кустарником, частью так были выбелены солонцами, что на них не росла даже полынь. На всякие просьбы и обращения в район, в область и выше — списать с колхоза эту землю — черемшан-цам советовали заняться раскорчевкой. Конечно, Любуш-кину можно было понять — в случае слияния ей ведь пришлось бы уже с нынешней осени расплачиваться за эту бесплодную землю хлебом, мясом и молоком.

Для Аникея Лузгина все складывалось как нельзя лучше. Он-то готов был за эти триста гектаров всю жизнь рассчитываться колхозным добром, лишь бы все осталось по-прежнему. Он доверительно рассказывал своему окружению, что на отчетно-выборное собрание, чтобы поддержать его кандидатуру, приедет чуть ли не все районное начальство, а то, может, кто-нибудь и из области явится, где его по-прежнему очень ценят. Правда, в этом хвастовстве кое-кто усматривал слабость Аникея: каждый раз, когда ему бывало туго, он распускал по деревне самим же им выдуманные истории о задушевных разговорах с большими людьми. Проверить его выдумки было невозможно, попробуй размотай этот запутанный клубок, отыщи первую ниточку! Да если и отыщешь, Лузган открестится от всего на свете.

Неделю тому назад откуда-то пошел слух, что Коробин вместо себя посылает на собрание инструктора райкома Ксению Яранцеву, Егорову сродственницу, и люди расценили это по-своему — поступают, мол, так потому, что не хотят, как в прошлые годы, навязывать председателя: хорош Лузгин — останется, плох — тогда ничто его не спасет, не выручит. Видимо, понимая шаткость своего положения и боясь провала и позора, но не желая уходить подобру-поздорову, Лузгин затевал какую-то новую, сложную, путаную и, как всегда, нечистую игру.

Чем только не томил себя Егор за долгий путь до Степного, и, хотя запасся немалым терпением, его уже не хватало. Он то вставал в розвальнях на колени, окидывая серые безмолвные поля тоскующим взглядом, то смотрел на рвущийся из-под полозьев накатанный след дороги, пока

не начинало рябить в глазах. От нечего делать он съел все, что Анисья дала в дорогу, даже изжевал луковицу, от нее во рту горчило.

Серый не просил кнута, сам бежал шибко, изредка всхрапывая и мотая головой. Завидев встречную подводу, он но-молодому призывно ржал и несся еще более лихо, и тогда Егор чуть натягивал поводья и пилил ему удилами губы, чтобы он чувствовал хозяина, не озоровал.

В Стопное Дымшаков въехал после обеда, перед правленном осадил рысака, отпустил чересседельник, ослабил подпругу и, бросив у коновязи охапку сена, трусцой взбежал но ступенькам.

Так он и знал. Если с утра споткнешься на чем-нибудь, так до вечера все пойдет через непь-колоду. Председатель колхоза в Степном еще со вчерашнего дня мотался в районе, и неизвестно было, когда его можно ждать обратно. Егор сунулся к бухгалтеру, к кладовщику, но никто не решался отдать мешки без хозяина.

— Да ведь мешки-то наши, черти вы полосатые! — горячась, убеждал Егор.— Развелось тут у вас бюрократов — не продохнуть!

— Прошу без выражениев! — обиделся кладовщик.— Будет тут всякий тыкать, чертить и обзывать! Стань на мое место — узнаешь, что почем. Наш Силыч без резолюции ничего не признает.

Егор зло плюнул и вышел из правления. Вот незадача какая — за своим походишь, наклянчишься! Он напоил коня, дал ему овса, побродил около коновязи, потом зарылся с головой в солому в розвальнях, задремал. Очнулся от густого, рыкающего баса и сразу догадался, что прибыл председатель. Стряхивая с себя соломенную труху, Егор торопливо подошел к высокому, худощавому мужику, стоявшему около кошевки.