Александр Бусыгин - Избранное

Но Степан никогда толком не слышал, что говорили о Филимонове. Он держался всегда в сторонке, ни с кем в мастерских не вступал в разговоры, твердо запомнив тридцать третий параграф расчетной книжки:

«Собираться в мастерских в группы и разговаривать воспрещается. Рабочие, замеченные в нарушении этого параграфа, будут подвергаться штрафу в размере полудневного оклада жалованья, а при повторном нарушении — увольняться из мастерских».

И дома Митя ему никогда как следует не рассказывал о Филимонове. То Мити нет, то Степан на стороне работает по вечерам, иногда прихватывая и ночь, а по праздникам всегда приходит отец и до поздней ночи донимает его разговорами, никуда or себя не пускает.

«Сегодня я бы узнал, что за человек Николай Филимонов и почему его уважают, — подумал Степан и вдруг, чего с ним никогда не бывало, рассердился на отца: — И зачем он меня сюда приволок! Что я — махонький мальчик? Мне, слава богу, тридцать шестой год пошел. У меня у самого семейство. Старшему сыну семнадцатый год. Что это, в самом деле, такое? — незаметно для себя распалялся Степан. — Что он мной помыкает? Надоело! И зачем я его в город привез!.. Постой! Постой! Что это такое?! — внезапно оборвал Степан свои жалобы и поднялся на ноги. — Что это я вздумал отца поносить! Разве это позволено? Откуда это у меня? — перепугался Степан и затоптался на одном месте, как слепая лошадь, которая почувствовала ногами, что она потеряла дорогу. — Что-то несуразное вышло. На отца родного озлился. Да откуда ж это у меня?»

Степан долго ломал голову, и его то озноб брал, то в жар бросало, и он все же не смог вспомнить, что обо всем, на что он сегодня самому себе жаловался, ему значительно подробней не один раз говорил Митя Горшков.

— Ты чего это танцуешь? — окликнул Степана отец. Он уже минут десять как проснулся, успел надеть сапоги и сюртук и недоуменно смотрел на сына. — Садись рядом со мной.

Степан, весь потный, виновато мигая глазами, подошел к отцу и сел за его спиной.

— Чего прячешься? — добродушно позевывая, спросил Бесергенев. — Рядом садись.

Степан сел, уронив голову на грудь.

— Значит, в церковь сегодня ходил? — спросил Бесергенев таким тоном, будто бы он ни минуты не спал и не прерывал разговор со Степаном.

— Ходил, папашка, — стараясь попасть ему в тон, тихо ответил Степан.

— Ну и хорошо. А еще я с тобой вот о чем потолковать, хочу. Пора нам до дому собираться.

— Как вы желаете, папашка. Там, наверно, уже чай поставили, — не понял отца Степан, занятый совершенно другими мыслями (он опять думал о Зеленом острове).

— Не об этом доме хочу толковать.

— А о каком же, папашка?

— О настоящем. Здесь ты в гостях. Надо в деревню собираться. Всем семейством. Ты как думаешь?

— Да я что же, папашка… По-моему, — Степан замялся, — оно, конешно, деревня — стоящее дело, — соврал он, думая на самом деле о деревне, как о большом несчастье, где он будет всегда на виду у отца и ежеминутно слушать его попреки.

Степан яростно заскреб в затылке и, весь напрягаясь, старался как можно быстрей придумать причины, которые позволили бы ему отказаться от предложения отца, и отец согласился бы с ним.

— Значит, поедем? — в упор спросил Бесергенев.

Степан растерялся и задвигался, как будто бы сидел на горячих углях.

— Поедем? — наступал Бесергенев.

— Да по мне, папашка, можно и ехать, — Степан не отнимал руку от затылка и скреб его еще яростней. — Но вот, папашка, как же с ребятами быть? — наконец, нашел он причину.

— А чего с ребятами?

— Да Костя с осени второй год уже начнет бегать в школу. И Петька подрастет. Он уже букварь по картинкам читает.

— Читает, говоришь? — посветлел Бесергенев. — Он будет умный. Его можно отдать полковнице. Она на днях опять меня спрашивала, не надумал ли ты.

— Ну, Петьку полковнице, — не стал спорить Степан. — А с Серегой как?

— С Серегой? — Бесергенев, как и Степан, запустил пальцы в затылок. — Сколько он тебе в этом году денег принес?

— Пятьдесят целковых.

— Сергея, пожалуй, можно на время оставить. Он у хорошего дела стоит. А потом и его заберем.

— Ну, а с Костей как быть? Малец учится.

— Учится! — вспылил Бесергенев. — Плохо учится. Украдкой язык мне показывает. Я все вижу. Его обязательно надо в деревню. К дяде родному. Пускай он его поучит кнутом. А то у тебя кнута нет, а ремень тебе, видно, лень с себя снять.

— Ну, а с Зинкой как быть? — не сдавался Степан.

— А что с Зинкой? — Бесергенев вскинул удивленные брови.

— Она ведь, папашка, калека. С ее руками в деревне не жить. Замуж ее там никто не возьмет…

Бесергенев насмешливо сощурился:

— А здесь за ней женихи табуном будут бегать?

— Я не к тому, папашка, что здесь женихи. А к тому, что в деревне она всю жизнь будет есть чужой хлеб.

— А здесь кто ей даст?

— А здесь — люди добрые мне так говорили — она поучится, и ей будет легче, чем в деревне, свой хлеб добывать.

— Да-а! — Бесергенев всей пятерней залез в бороду. — С Зинкой, выходит, дело серьезное… А она не умрет?

— Нет, папашка, она девчонка здоровая.

— Гм… Выходит — надо подумать, маленько…

Думал Бесергенев долго, и он, наконец, понял, что Степану неохота уезжать в деревню не только из-за детей. А его и самого крепко присосал город, и тащить отсюда надо Степана на аркане, а он будет упираться на каждом шагу. В деревне же, несмотря на уверенность, Бесергенева ожидало неизвестное, над этим он не раз размышлял, и оно его немного тревожило. Сейчас Бесергеневу стало ясно, что силком тянуть Степана в деревню, где все надо начинать сызнова: на голой земле, — дело мало полезное.

Вспомнил Бесергенев и о пожаре.

«А вдруг опять такое несчастье, тогда снова всем семейством в город подаваться. В деревне где денег возьмешь?»

Ему брат сообщал в письме, что в уезде открылся банк, который в случае нужды дает крестьянам деньги взаймы. Но Бесергенев к этому сообщению отнесся подозрительно, ни за что не хотел верить, чтобы чужие люди почти безо всякой корысти дали бы ему взаймы деньги.

«Тут что-то не так…»

Не хотелось и Сергея срывать с хорошего места. Ему Сергей в этом году, как и отцу, тоже дал пятьдесят рублей.

«Ежели так дело и дальше пойдет, то Серега скоро из половых в трактирщики выйдет, — ласково, с любовью подумал он о внуке. — Тогда мы свое хозяйство враз сумеем поднять. Вся деревня будет меня уважать. Шутка ли: за полгода Серега сберег чистыми сто рублей. И одежи две пары справил… рубах сатиновых нашил… сапоги лаковые заказал».

Бесергенев весь засиял от охватившего его радостного волнения и долго разглаживал вздрагивающими руками похорошевшую бороду.

«Степана с семейством пока не нужно тревожить, — наконец, решил он. — Поеду сначала один. Осмотрюсь хорошенько, а там видно будет — кого здесь оставить, а кого в деревню забрать. Но надо, чтобы Степан собственную хату приобрел. Потом ее можно продать».