Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы

Какой-то моряк, остановившись у кино «Форум», громко рассказывал знакомым:

— Англичане раньше ели только белый хлеб, а про черный говорили, что он годится на корм лошадям. А теперь согласны и на сухую овсяную лепешку — подавайте только.

— Мясо и масло они видят только во сне.

— Видал я, какая у них колбаса. Снаружи красивая, раскрашена красной краской, а внутри мука и всякий эрзац, мясом даже не пахнет.

— Что там колбаса… — перебил его другой моряк. — У них весь строй такой — снаружи демократия, свобода, а внутри… — Он махнул рукой.

— Мамочка, теперь всем будет хорошо? — спрашивала Дзидра у матери, когда они возвращались с прогулки.

— Да, дочка, теперь будет хорошо.

— Вот папа обрадуется, да, мама? Ему больше не придется ездить в деревню.

— Папа? Да… придется радоваться и ему. Представив себе, как сейчас должен выглядеть Джек, она невольно улыбнулась. Ну, наконец-то уймется, начнет жить, как все люди, и больше не придется дрожать и бояться за него.

Утром, проводив Дзидру в школу, Фания пошла на работу. Перед началом занятий состоялся митинг. Начальник разъяснил политическое значение вчерашнего постановления и призывал работать так, чтобы за этой всенародной послевоенной победой последовали другие. Пятилетку в четыре года! — за это теперь борется вся Советская страна.

В связи с учетом всех товаров и проверкой кассы Фания засиделась на работе до позднего вечера. Без нее Дзидра сама собрала себе поесть и уже легла. В почтовом ящике Фания нашла телеграмму Джека. Виноват ли был куриный почерк Бунте, завалены ли были в тот вечер на телеграфе работой, или, наконец, передававшая телеграмму телеграфистка была взволнована услышанным по радио постановлением, факт тот, что одно слово в ней было изменено, и этого оказалось достаточно, чтобы хитроумно составленное сообщение Джека приобрело другой смысл.

«За кухней в темном чемоданчике в левом углу сорок пять тысяч обменяй не опоздай с поцелуями Джек».

Фания сразу поняла, что речь идет о деньгах — что еще могли означать эти сорок пять тысяч? Но откуда у Джека столько денег, и почему они очутились в каком-то темном чемоданчике? В углу прихожей действительно стояло несколько чемоданов. Фания тут же один за другим перерыла их, но ничего, кроме пересыпанного нафталином платья, в них не нашла.

«Здесь что-то не так… — рассердилась она. — Почему в темном, у нас все темные… Запутался в своих махинациях, сам себя не помнит».

Для очистки совести Фания проверила все карманы мужниных костюмов и пальто, все ящики письменного стола, платяного шкафа, комода и буфета, посмотрела даже на полу под мебелью и, конечно, опять ничего не нашла. Тогда она успокоилась.

— Определенно напутал. Больше не стоит трудиться, все равно ничего не придумаю.

Оставленные ей на хозяйство деньги Фания на другой же день обменяла в банке.

Через несколько дней после того, как обмен денег старого образца на новые был закончен, рано утром явился домой Джек. Двигался он медленно, опираясь на палку.

— Что с тобой? — спросила Фания. — Почему ты хромаешь? И где ты так долго пропадал?

— Заболел… Десять дней пролежал в больнице. Мотоцикл пришлось у знакомых оставить. Приехал по железной дороге… Ну как, Фания, деньги обменяла?

— Все, что у меня было, обменяла.

— Ты… быстро нашла? Наверно, удивилась, что я прятал в таком месте? Не сердись, я тебе все объясню.

— Ах, ты об этой телеграмме? Значит, правда, что у тебя дома оставались еще какие-то деньги?

— Что? Не нашла? Не обменяла? — взревел Бунте и схватился за голову. — Я думал, ты умная, а ты меня убила, зарезала…

— Надо было объяснить понятнее, — оправдывалась Фания.

— Куда еще понятнее! Не мог же я прямо назвать… В больнице меня бы засмеяли.

— Ну тогда объясни сам. — Фания встала, разыскала в ящике комода телеграмму и положила на стол перед Джеком.

Бунте схватил телеграмму и стал читать вслух:

— За кухней в темном чемоданчике в левом углу… Что за чемоданчик?.. В чуланчике должно быть! В чуланчике! В уборной то есть, ты ведь понимаешь, почему я так написал?

Он вскочил, несмотря на больную ногу, быстро вышел из комнаты и через несколько минут вернулся с довольно объемистым свертком. Никогда еще он не выглядел таким смешным и жалким.

— В самом углу… чтобы ни один вор не нашел, — теперь ты понимаешь, Фани? — говорил Бунте, с неописуемой грустью глядя на старые деньги, за которые он мог бы купить много хороших, ценных вещей.

Поняв, что произошло, Фания сначала растерялась, потом села на диван, закрыла лицо ладонями и залилась неудержимым хохотом.

Джек стоял посреди комнаты, обеими руками держа пачку денег, и не знал, что делать: обижаться ли на Фанию за ее хохот (нашла над чем смеяться!), или самому захохотать с горя безумным смехом.

— Как же теперь быть? Что нам теперь делать? — наконец, вымолвил он. — На что мы будем жить, женушка?

Фания еще раз фыркнула и, сразу успокоившись, сказала:

— Будем жить, как все люди живут. Я, как ты уехал, поступила на работу. Так уж во всей Риге не найдется для тебя места?

— Ты работаешь?

— Работаю. Ну и что тут такого, чему ты так удивляешься?

В комнате наступила тишина. Слышно было только, как шуршат в пальцах Джека старые деньги.

В землянке пахло плесенью. На полу стояли лужи воды, в слабом свете свечного огарка она казалась густой черной смолой. Чтобы не замочить ног, приходилось все время валяться на маленьких лежанках, расположенных в один ярус вдоль стен помещения Всего было пять лежанок, пять узких углублений, вырытых на высоте полуметра от пола. Каждую лежанку покрывала охапка соломы или сена и плащ-палатка, сверху была устроена в виде уступа полка, где хранилось оружие бандита — винтовка или автомат, несколько ручных гранат — и кое-какая хозяйственная утварь.

Миновали те времена, когда они могли строить удобные и глубокие подземные жилища, которые соединялись между собой целым лабиринтом ходов. В их распоряжении не осталось ни саперов, ни инженеров — самим, своими руками приходилось раскапывать барсучьи норы, в которых нельзя было ни стоять, ни сидеть. Удобные, комфортабельные землянки уже давно были обнаружены и разгромлены, а их обитатели уничтожены, если они не сдавались добром. В чаще леса, в глухих, заброшенных углах продолжали, как могли, свое жалкое существование остатки прежних банд.

В норе находилось трое: двое мужчин и одна женщина. Четвертый стоял на страже.

Зиму они провели у родных или активных единомышленников, укрывались в картофельных ямах и половнях, а как только стали сходить весенние воды, вернулись в лес и запрятались в норах. Земля не уменьшилась, лесные чащи не поредели, но с каждым днем все туже стягивалась петля вокруг обреченных на позорную гибель. Они чувствовали себя, как унесенные в море на тающей льдине рыбаки: солнце и волны делают свое дело, лед продолжает таять, льдина раскалывается на куски, те в свою очередь на мелкие осколки, и больше уже не за что держаться. Пока они промышляли грабежом, налетами на магазины сельпо и крестьянские дворы и убийствами, но после каждого такого налета надо было немедленно уходить в другое место, подальше. Но и это не помогало — сегодня окружали и уничтожали одну бандитскую шайку, завтра — другую.