Аркадий Первенцев - Остров Надежды

— Вы притворяетесь! — негодовала Татьяна Лезгинцева. — В душе вы такая же, как и мы, отсталая, грешная женка…

— Возможно. В душе.

— Тогда зачем же хитрить?

— Я старалась и поборола себя.

— Зачем?

— Так нужно. Я вышла замуж за моряка, которого послали сюда…

— Так постарайтесь его выцарапать отсюда! На Васильевский остров, на Невский — пусть вам светят отсюда белые ночи.

— Нет.

— Вы откажетесь уехать отсюда?

— Не откажусь.

— Вот я вас поймала!

— Нисколько, Татьяна. Я перееду вместе с ним, и только. Пилить его я не могу. Я привыкла, применилась. Где ему нужно, там и мне хорошо.

— Ой, как это скучно, Зинаида! Куда я попала?..

Наступала еще одна полярная ночь. Солнце надолго оставляло Югангу. Падала температура. Начинались ветры. Влезали в меха, открывали очередную зимовку.

А корабли продолжали свой круг. Недолго пошатывались китовьими спинами океанские лодки у причалов. Бесшумно отходили, погружались и исчезали в черной воде. Жены и дети оставались одни. Срок возвращения был тайной для них. Провожали с тоской, как на фронт. Не верьте сухопутным бодрякам, повествующим о легкой жизни жен моряков…

Ровно в девять утра Дмитрий Ильич направился на свидание с Волошиным. Два квартала жилых домов по ровной улице остались позади. Теперь следовало спуститься вниз, пройти переулком с глухими стенами невысоких зданий, возможно складов, и подойти к проходной будке у железной калитки.

Из будки появился часовой — старшина с автоматом, проверил предъявленные документы, пропуск и все же, оставив Ушакова у калитки, вернулся в проходную, откуда позвонил по начальству. Старшина не мог понять, почему капитан третьего ранга сунул ему гражданский паспорт и назвал его голубчиком.

Разрешив свои сомнения, часовой вернул документы.

— Пожалуйста, проходите, товарищ капитан третьего ранга!

От калитки прометенная дорожка вела к одноэтажному серому дому. Часовой проследил глазами, пока вновь прибывший офицер не прошел в ту дверь, куда ему было разрешено.

В сером доме дежурил матрос. Возле него на тумбочке стоял телефон. Здесь было тепло. Лицо часового замкнуто, и процесс проверки документов продолжался недолго.

— Вас проведут, товарищ капитан третьего ранга!

Вызванный часовым матрос пошел впереди, миновал несколько поворотов и откозырял возле ненумерованной плоской двери.

Волошин занимал одну из комнат в здании, вырубленном в прибрежных скалах. Окна не было. Западная часть стены, обращенная к морю, была закрыта шторой.

Диван, белые стулья, такой же стол. Кроме телефонов — селектор, динамик радиосвязи и плоский, поворотный телеэкран.

Справа в углу — сейф, похожий на холодильник, над ним портрет длиннобородого смеющегося человека в комбинезоне — покойный академик Курчатов.

Формальная часть заняла немного времени: поздороваться, указать на стул. Волошин знал, что о нем говорят как о своенравном, строгом и излишне требовательном человеке, и понял, что и журналисту успели наболтать об этом — ишь как насторожился.

Ушаков познакомился с Волошиным еще на пирсе, в сутолоке проводов, но рассмотреть его там не мог. Теперь он видел сидевшего напротив него человека с погонами капитана первого ранга, с прищуренными в холодном равнодушии крупными глазами нестойкого кофейного цвета. Пряди волос, которые называют непокорными, придавали «лохматость» всему его мужественному, скульптурно вылепленному лицу с резко очерченными линиями губ и подбородка, предполагавшими в этом человеке грубоватую волю.

Предвзятое мнение не покидало Дмитрия Ильича, и это Волошин чувствовал. Не принадлежа по своей натуре к общительным людям, он и не пытался понравиться, а тем более очаровать столичного журналиста.

— Мое имя-отчество Владимир Владимирович, — сухо ответил Волошин на заданный ему вопрос.

— Как у Маяковского.

— На этом сходство кончается.

— Вы не любите Маяковского?

— Разве я произвожу впечатление политического кретина?

— Не понимаю…

— Маяковский — поэт высокой политики, — отчетливо произнес Волошин и, подумав, разъяснил: — Он первый не сдернул кепчонку, увидев после голодной России жирную Америку. Он раньше многих политиков разгадал Соединенные Штаты и объявил их последним оплотом безнадежного дела капитализма. Не так ли?

— Вероятно, вам приходилось не раз защищать своего тезку?

— Почему вы так решили?

— Вы не только объясняете свои симпатии, вы сразу нападаете на меня.

— Извините, — хмуро буркнул Волошин.

Чтобы разрядить неожиданно возникшее напряжение, Ушаков, собравшись с духом, спросил:

— Вы знали Курчатова?

— Так же, как и все муравьи — великана.

— Почему у вас только его портрет?

Волошин причмокнул с досады, недружелюбно ответил:

— Потому, что у нас еще много комнат и стенок.

— Почему бы вам не повесить портрет Маяковского?

Волошин мельком глянул на погоны Ушакова, хмыкнул и окончательно насупился. Разговор ему не нравился, время терялось зря, контакт пока не найден.

— Не вешаю Маяковского, чтобы не вызывать обратных вашему вопросов со стороны менее интеллектуальных посетителей. — Волошин поднялся. — Пожалуй, хватит для первой закваски, товарищ Ушаков. Будем деловыми людьми. Россия обожралась болтовней, изголодалась по безмолвному делу… Что у вас в руках?

— Это так… наметки… вопросник…

— Ну-ка, дайте-ка мне.

— Зачем? Сугубо личное… Наметки…

— Только сумасшедшие задают сами себе вопросы, печатая их на машинке. Я знал одного такого во Владикавказе, в сумасшедшем доме… — Он потянул листок из рук Ушакова, положил на угол стола. — Почитаем. — Принялся за вопросник небрежно, так и не присев, подчеркивая ногтем какие-то слова и удивленно кривя губы.

Волошин был среднего роста, сложен плотно. На пальцах — заусеницы и следы машинного масла. Лезгинцев говорил, что Волошин, в отличие от многих командиров, хорошо знает двигатели, умеет работать на токарном станке и не затруднится рассчитать фрезу. Ушаков не был уверен, нужно ли командиру корабля «уметь» на станке, и не знал, насколько трудно рассчитать фрезу.

Эти сомнительные достоинства подкреплялись более весомыми: перед ним был ученый с кандидатским званием, с почти законченной докторской диссертацией. О нем говорили Максимов и Кедров, а Белугин показывал волошинскую книжку по тактике действий подводных лодок.

— Да, подзавернули вопросики, товарищ Ушаков. — Волошин вернул ему листок.

В вопроснике было:

«Как проводилась подготовка к походу подо льдами?»

«Как набирался и тренировался экипаж?»

«Где жили (условия быта, база, семья)?»

«Климатические условия в разные времена года».