Аркадий Первенцев - Остров Надежды

«Как срабатывались характеры офицеров, и прежде всего командира, заместителя по политической части и механика?»

«Где офицеры получают образование, общее и специальное?»

«Каковы трудности плавания в сравнении с плаванием «Скейта», «Наутилуса», «Сидрэгона»?»

«Если идти подо льдами без всплытия зимою, какая практическая польза?»

«Воздух. Нужно ли вентилировать атмосферным воздухом или можно положиться на искусственную регенерацию?»

«Сброс нечистот, отходов быта. Американцы возили с собой тысячи кирпичей, их клали в сбросные мешки, чтобы мусор шел ко дну и не демаскировал лодку».

«Возможно ли всплытие со взрывом льда, как предполагал Уилкинс, или пока самыми надежными «площадками» остаются полыньи и разводья?»

«Радиоактивная зараженность. Способы биологической защиты».

«Случаи аморального поведения, трусости… Или это исключено?»

«Связь с авиацией, с командованием, с судами».

«Телевизионные камеры. Эхоледомеры…»

«Физическая и моральная нагрузка, усталость».

«На самом ли деле современная лодка, не всплывая, все видит и слышит?»

Ушаков еще раз просмотрел свой вопросник.

— Разве тут подзавернуто, товарищ капитан первого ранга? И что именно подзавернуто? Меня, и никого иного, интересуют эти вопросы. Я хочу знать. А что можно писать и чего нельзя — дело другое…

Волошин слушал внимательно, не перебивал. Его пальцы неподвижно уперлись в стол, чуб свесился. На кого же он внешне похож? На Чкалова, что ли?

Волошин выдавил многозначительный вздох.

— Я не настолько невежествен, чтобы… — он подыскивал слова, — чтобы не понять ваших намерений. Что вас интересует? Сынишке я пытался объяснить разницу между любопытством и любознательностью. — Поймав возражающий жест, продолжил помягче, стараясь не обидеть: — не относите на свой счет. Сынишка пришелся к слову. С налету у нас ничего не получится. Вынуть и положить ответы на все ваши вопросы я не берусь. Вы выбрали правильный путь — самому, самому… Побываете в нашей шкуре, сами ответите на многие из этих вопросов. Для нас это смысл жизни, начало и конец. Для некоторых — временная сенсация, свежая малинка. Я туго схожусь с людьми, уралец я, и слепо не отдаюсь авторитетам. Наболтать и я сумел бы с три короба, а толк какой? Пойдете с нами, хлебнете, вот и узнаете вкус каши… Итак, — Волошин доверительно улыбнулся, — если бы мы были с вами хлипкими, расшатанными интеллигентиками, нам стоило бы заблаговременно откланяться, чтобы в дальнейшем не унижать себя… двоедушием. — Закончив поиском слова, выражающего его мысль, ждал.

— Спасибо.

— Я вас не обидел?

— Нисколько.

— Возвращаясь в этом году из Сочи, я забрел случайно к приятелю. В Москве. И вот приятель, изложив свою жизненную позицию, похвалился: «В наше время надо быть дипломатом». Если бы я это услышал от своего офицера или матроса, я бы отстранил его от плавания. В нашем деле подобная философия может привести к гибели. Я говорю своим: поход предстоит строгий, могут быть всякие неожиданности — я могу проморгать айсберг, подводный пик, ошибиться. Дипломат не подскажет, промолчит — трах-тарарах. Бывают положения, когда меня должны понять по движению бровей и принять молниеносное решение. Дипломат будет ждать, то или не то… Помню случай… — Волошин выпил воды, поглядел на донышко стакана. — Бывает… седеют за пять секунд. Словно мелом из пульверизатора… На первый раз довольно, пожалуй… — Волошин подал руку. — Я распорядился. Из гостиницы вас переведут к нам…

Отсюда все ближе: море, корабли, деловые несуетливые люди. Отсюда всего несколько шагов в святая святых — в подводную лодку…

Не так уж шикарно выглядел внешний мир из подъезда гостиницы, но он не имел видимых границ, отсутствовали проходная, часовые. Здесь Ушакову отвели комнатку рядом с канцелярией, там стрекотала машинка, раздавались мужские голоса, звонки телефона.

В этом же здании — кубрики команд подводных лодок с дежурными, умывальниками, комнатами бытового обслуживания, где гладили робы, пришивали пуговицы, наводили глянец на обувь. В кубриках просторно и, пожалуй, уютно. Входишь — сними обувь, надень войлочные туфли, повесь одежду на свой номер. Койки двухъярусные, тумбочки, по стенам цветы, предпочтение вьющимся; исчезает ощущение казармы, ее специфика, иногда убийственная для нового человека. Кто-то догадался покрыть полы линолеумом разных расцветок в кубриках, коридорах, ленинской комнате и там, где отдыхают в удобных креслах, на диванах. Есть телевизор, кинобудка. Шашки, шахматы, нарды — пожалуйста! Так устроен быт рядовых и старшин атомных лодок. Молодые ребята, честные, веселые, дружные — ни понуканий, ни разносов, ни унылой натянутости. Любо-дорого попасть в такую атмосферу. Поглядишь, парню двадцать два от силы — планка ордена. Расспрашивать не положено. В ленинской комнате на Досках почета не только подводники великой войны северного театра, традиции не только хранят, их умножают.

К впечатлениям гостя Волошин отнесся равнодушно, выслушал похвалы как должное.

— Все так, только ни я, ни Голояд здесь ни при чем. Государство кормит нас, поит, ухаживает. Скажите спасибо рязанскому колхознику или шахтеру из Караганды. Они отрывают от себя для нашего брата… Второе — вы обязаны психологически отрешиться от мысли о легкости нашей… экспедиции.

— То есть я еще имею шанс отказаться?

— Я сказал ясно. — Волошин с железной определенностью командира подчинял себе еще одного члена своего экипажа, проверял его способность повиноваться беспрекословно. Он выжидал ответа с нетерпением, у него была бездна неотложных дел.

— Мною все решено окончательно, товарищ капитан первого ранга!

— Добро!

— Благодарю вас за поднятие моего морального состояния…

— Сейчас мне некогда, мы договорим позже, Дмитрий Ильич! — У его виска вскипела и исчезла ломаная, как молния, жилка, глаза похолодели. Тем же ровным шагом он ушел по коридору, крепкий, заряженный только для одной цели; все остальное, мешавшее ему, было отброшено. Он и впрямь ненавидел дипломатические увертки и резал в глаза, начистоту. Надо смириться, не думать о нем дурно, не настраивать себя заранее. Не искать в другом, чем он плох и тебе не подходит, а поглядеть прежде на самого себя, так будет лучше… Кроткие, разумные мысли не принесли нужного успокоения. Ушаков почувствовал запах дезинфекции и отсыревшей извести, а синий линолеум казался нарочитым в ничем не примечательной, похожей на больничную комнатке. Окно с решеткой упиралось в темную стену, перечеркнутую косыми линиями заиндевевших тросов, крепивших радиомачту.

Внезапно заговоривший динамик потребовал к построению какую-то команду, объявлялась форма одежды. Потом завели записанную на ленте песню об «усталой лодке», сочиненную явно береговыми творцами.