Аркадий Первенцев - Остров Надежды

— Главное не в этом, — дополнял штурман. — Такая пропашка не вредна, — ткнул в карту с ее завитками, — команда срабатывается на опасных вариантах.

— Шум винтов слева, цель номер один, — слышится доклад акустика, — пеленг… дистанция…

Командир приказывает следить за новой целью и пока держится прежнего курса. Корабль постепенно удаляется. На акустическом горизонте возникают новые дальние цели.

— Как мы пойдем дальше? — выждав с полчаса, спрашивает Ушаков.

— Вам зачем, Дмитрий Ильич? — удивляется Ибрагимов. — Извозчик знает, куда везти…

— Ладно, Ибрагимов, — останавливает его Стучко-Стучковский, — вы трудно понимаете прелесть мореплавания. Свежие названия звучат, как новая музыка. — Штурман вытаскивает из ящика малогабаритный атлас, существующий у него для «ретроспекции», разворачивает заложенный лист. Пока он похмыкивает над картой, Ушаков берет закладку — пригласительный билет на вечер в Дом офицеров, разглядывает билет, как некое чудо: до чего же запахло свежим воздухом, снегом. Как все здорово, елки-палки!.. Нахлынувшие скороспелые мечты заглушают негромкий, сиплый голос штурмана, его акцент с четко выписанными гласными, а тупой конец красного карандаша ведет вас совсем в другие миры. — От Тасмании круто дадим сюда, — говорит он, — видите границу айсбергов? Они нам не новость, и мы постараемся их миновать вот по этим котловинам. Потом возьмем прямую, стало быть, по тридцать второй параллели и прошмыгнем в родную Атлантику.

— Родную ли? — Дмитрий Ильич с глухой тоской вчитывался в голубые растушевки океана, в более светлые, с меньшими глубинами, и густо-синие; там лежали котловины, куда не проникает ни луч солнца, ни человек, ни обычные обитатели морей.

Стучко-Стучковский перевернул несколько листов, приятно отдававших свои «земные» типографские запахи. Лицо штурмана выражало удовольствие, как при чтении интересной книги. Он листал не просто так, послюнив палец, а медленно, с чувством пространства; перед его мысленным взором проходили не сухие названия, а нечто большее, осязаемое его штурманской интуицией. И среди однообразных просторов ему некогда скучать. Куда проникнет ясновидящее радиоэлектронное око — это те самые точки счислимых мест, которые не позволят заблудиться и выведут точно к тому самому причалу, откуда, заклубив воду винтами, они ушли в дальний рейс.

— В Атлантике я чувствую себя как дома, — сказал он, задумавшись, — не хуже штурмана траулера. Немало походил по нашему соседушке. Только так и не обнаружил Атлантиды…

— Мечта не осуществилась?

— Э, нет, Дмитрий Ильич, не изловите. Не ищите переносного смысла. Действительно, шут гороховый, мечтал засечь Атлантиду. — Обратив внимание на унылый вид своего «штатного завсегдатая», погрозил пальцем: — Не хандрите. Это удовольствие разрешается на самом последнем отрезке. Когда ляжем на Скандинавию. После Ирландии, — указал на карте. — А пока держать хвост морковкой!

В штурманской можно было из первых рук получить самую надежную информацию. Путешествие в глубине без права заглянуть в штурманскую много потеряло бы из своих красок.

Ничто не предвещало осложнений в благополучно протекавшем походе. Командование подтвердило прежний маршрут. Организм сорокалетнего человека пока не бастовал. Старые раны не давали о себе знать. Доктор не оставлял Ушакова без своего внимания, так же как и остальные из экипажа. В каюту доктора были втиснуты аптечный шкаф, весы, УВЧ, кварцевая лампа, приборы для измерения объема легких, давления, запас консервированной крови… Как и все остальные офицеры, Хомяков читал лекции и следил за физическими упражнениями. Он выдавал пилюли, перевязывал ссадины, лечил от недомоганий, ибо недугов не было, и даже дергал зубы. Под его особым, пристрастным наблюдением находился реакторный отсек, а одним из деликатно обслуживаемых пациентов — Юрий Лезгинцев.

— Вернемся, спишут меня, как головастика, на какую-нибудь лужу, — жаловался Лезгинцев, — или буду мух давить на кафедре. Уж очень пристально вглядывается в меня наш эскулап. — Он по-прежнему внимательно рассматривал фотографию Зои и куколку. — Если даже нашу посудину раздавит, куколка вынырнет, — вслух размышлял он. — Есть и человечки, похожие на куколок. Из любой глубины вынырнут… — Дальше он свою мысль не стал развивать.

Трудновато, частями приходилось выуживать из этого, в общем-то, замкнутого человека кое-какие подробности его биографии.

Это было… когда? На завершающем участке Индийского океана, при подходе к южной оконечности Африки. Разговор шел о роли случайностей не только в плавании того же Магеллана, но и в судьбе каждого, великого и малого. Уже сам факт появления на свет человека во многом случаен, а дальше — тем более. Куда поведет случай, в сапожники или в пекари, в науку или в торговлю, поди узнай. Горький чистил стерлядок на кухне, пек бублики, торговал иконами, бродяжничал, а вытянул в великаны. А как складывается семья? Выпил пару пива, осмелел, пригласил потанцевать девушку, что стояла у стенки в клубе, глянь-поглянь — женушка, спутник, навеки вместе. И опять случай. Не та была в клубе у стенки, поспешил пригласить, поторопился в загс… Рассуждая таким образом, Лезгинцев снова обратился к Зое.

— Простите, вы морщитесь, когда разговор заходит о вашей дочке. — Он пригляделся к фотографии. — И все же, нисколько не задевая ваших отцовских чувств, скажу: я всегда мечтал иметь подругой жизни вот такую… Русский носик, вот такие губы, глаза. Милая. А мне попалась… противоположность. Что скажешь? Случайность? — Он усмехнулся, занялся какими-то бумагами и продолжил минут десять спустя, оторвав своего собеседника от изучения очередного маршрутного материала: — Меня всегда раздражали, больше того, бесили шумные, крикливые женщины. Возле таких баб надо быть и самому сатаной. Меня такие дамочки не вдохновляют, а утомляют.

Последнее время Лезгинцев был чем-то встревожен. Ушаков пытался со стороны выяснить причины. Никаких оснований к тревоге не было, хотя Волошин заставил Дмитрия Ильича поделиться своими впечатлениями. На разборе очередной недели похода Волошин собирал «функционеров» боевой части. На совещании не было горячих споров.

Вернувшись с разбора, Лезгинцев долго не приходил в себя, от объяснений уклонился и только через сутки разговорился.

— Меня командир гонял, — заявил он с улыбкой, покривившей его тонкие, нервные губы, — требует, чтобы я не лез во все дырки.

Дмитрий Ильич решил подзадорить его:

— Правильно, Юрий Петрович.

— Вы тоже считаете меня чокнутым? — спросил он сердито. И когда Ушаков промолчал, продолжил уже мягко: — Не могу иначе. Я инженер с черными руками. Вон одного нашего товарища, Милованова, ночью посетили феи, а на меня феи давно плюнули! — Он постучал пальцем по голове: — Моя кубышка и во сне занята тем же. Мне ни разу трава не снилась, лес, а все — железо, железо…