Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т. 3. Буря

— Берите вон тот ящик, только вдвоем, иначе не донесете. Вот это надо будет разобрать и снести по частям.

В двух ящиках были винтовки, а подлежащий разборке механизм оказался новешеньким пулеметом. В других ящиках были патроны и ручные гранаты. Такое имущество на чердаке действительно было огнеопасным, и Атауга поступал дальновидно, решив перевезти его в более надежное место.

Молча выносили вниз один ящик за другим. Для виду на двор было вытащено несколько старых матрацев и источенный жучком буфет. Это могло ввести в заблуждение любопытных жильцов, но не старых, опытных разведчиков, которые в эту ночь наблюдали из окна того же дома за странной суетой во дворе. Долго наблюдать они не рассчитывали и, когда большая часть вещей была погружена на машину, сошли вниз и приветствовали полуночников.

— Над чем это вы так стараетесь? — поинтересовались они. — Ах, чердак очищаете… Хорошее дело. Разрешите взглянуть, что это за хлам. Может, что-нибудь еще пойдет в дело?

Они и в ус не дули, заметив ужасное смятение тружеников, а тем, которые хотели улизнуть, приказали не шевелиться и не подымать шума. А чтобы долго не спорить по этому поводу, вынули для убедительности из карманов свои «вальтеры» и таким образом установили во дворе тишину и порядок.

Атауга только головой тряс. Вот тебе и министерский пост…

— Старое чучело, — злобно шипел на него шофер, — заманил в ловушку. Что теперь будет?

Один из «рабочих» бросился бежать, но в подъезде его встретили двое вооруженных пистолетами людей. Дом был окружен со всех сторон. Даже мышь не проскочила бы.

Атаугу судили и выслали. Шофер и ночные труженики оказались членами той же самой контрреволюционной организации, готовившей вооруженный заговор, в которую входил и Индулис Атауга.

Конечно, мадам Атауга пролила немало слез по своем «ни в чем не повинном старичке», который был «такой тихий и примерный гражданин — ну чуть ли не большевик». Ей вторили обывательницы-соседки, и кое-какие простофили, не имевшие понятия о случившемся. Про тайный склад оружия на чердаке Атауги и про планы бывшего домовладельца они помалкивали. Нет, об этом они знать не хотели. Из их среды был вырван хороший, добросердечный человек — невинная жертва людской злобы и зависти. И долго еще говорили об этом, окружая Атаугу ореолом мученика.

Очень неприятно обернулось это дело и для Бунте. После высылки Атауги теща переселилась к дочери, и на его шею сел лишний едок. Если бы она только ела его хлеб, было бы еще полбеды. Но с тех пор как мамаша Атауга уволилась из домоуправления, она не знала, куда девать свободное время, и с утра до вечера поедом ела Джека:

— Что нам до твоего пролетарского происхождения, когда ты не мог даже вызволить из тюрьмы родного отца своей жены? Тряпка, а не зять…

Джек молча глотал все обиды.

Первыми заметили его малыши, пасшие коров у опушки кустарника. Восьмилетнему Янцису сразу показался знакомым этот стройный парень в военной форме. Неторопливым шагом, внимательно осматривая все вокруг, он спускался по тропинке с холма и не замечал, что пастушки наблюдают за ним. Когда Янцис окончательно убедился, что это идет их старший брат, он велел сестренке Мирдзе присматривать за коровами, а сам опрометью бросился к дому. Чистое наказание: когда тебе дорог каждый миг, все, словно нарочно, под ноги подвертывается — валяющийся на дороге сук, камень, ком глины… Спотыкаясь, с радостно бьющимся сердцем, бежал он, как маленькая козуля, и, увидев в сарайчике отца, еще издали крикнул:

— Густ приехал! Густ идет!

Отложив в сторону топор, заинтересованный Закис посмотрел на сынишку.

— Что случилось, Янцис? От кого ты бежишь?

Янцис бросился к отцу и, еле переводя дух, скороговоркой выпалил:

— Вовсе я не бегу. Прибежал только сказать, что Густ…

— Слышишь, мать? — крикнул Закис. — Заводи тесто, лепешки печь. Сегодня одним едоком будет больше.

Вытирая руки о передник, из хибарки вышла Закиене. Меньшой мальчуган держался за ее юбку и что-то лепетал на своем детском наречии.

— Какие еще лепешки? — переспросила Закиене.

— Янцис говорит, Густ приехал.

— Я первый увидел. Во-он где он идет. Я только прибежал сказать. Мирдза, а ты почему бросила коров?

— Почему ты сам удрал? — огрызнулась сестренка.

— О господи, скотина все хлеба потравит, — встревожилась мать. — Два пастуха и не могут досмотреть.

— Да-а, все мне да мне одной, а Янцис удрал, — оправдывалась Мирдза.

Такая суета поднялась на дворе Закиса, что слышно было в этот тихий вечер и в усадьбе Лиепниеки. Там залаяли собаки. Виновник всего этого, Аугуст Закис, в форме курсанта военно-пехотного училища, стоял среди родни и давал оглядывать себя со всех сторон. У него было отцовское статное сложение и сухощавое лицо, большими серыми глазами он походил на мать. Держался он молодцевато и казался старше своих девятнадцати лет. От всеобщего внимания ему стало неловко. Мирдза вцепилась в руку старшего брата и не хотела выпускать ее, даже когда Аугуст здоровался с остальными.

— Надолго, сынок? — спросила мать.

— Дали отпуск на три дня.

— Тогда вы с Аустрой вместе вернетесь в Ригу. Только позавчера приехала. С пятнадцатого июня ей надо начинать работу в комиссариате. Сейчас ее нет дома — ушла в лавку за писчей бумагой.

— Янцис, ты у нас послушный паренек, — заговорил отец. — Ну-ка, дружок, посмотри, как там скотина. Скоро пора и домой гнать.

— Тогда пусть и Мирдза идет, — потребовал пастух.

— Ведь ты уже большой, обойдешься и один.

— Ну, нет — не надо, можно и обойтись, — согласился Янцис и нехотя ушел на пастбище.

Глядя, как он понурил голову, Мирдза пожалела его и, выпустив руку Аугуста, побежала за ним. Когда через полчаса ребятишки пригнали во двор двух коров и телку, Закиене не сказала им ни слова. Хотя была середина недели, но им казалось, что сегодня суббота.

Аугуст обошел двор, осмотрел новый колодец и свезенный для постройки лес. За время его отсутствия многое здесь изменилось. Под окнами избушки появились цветочные клумбы, на огороде зеленел лук, свекла и репа; картофель был недавно окучен в первый раз, но ботва уже снова лезла из влажной земли.

— Ты погляди, какой урожай нынче будет, — говорил отец, ведя Аугуста по небольшим полям своего новохозяйства. — Хватит и самим и государству. Кое-что можно будет и на базар свезти. Только вот с сеном тяжело, пока не приведем в порядок приречный лужок. Придется все ж пойти косить исполу. Старый Лиепинь все набивается.

— Лиепиню еще туда-сюда, а Лиепниеку ни в коем случае, — сказал Аугуст. — Пусть сынок спину поразомнет, а то гнет ее, сидя в банке, совсем кривая станет. Тогда узнает, каково батрацкое житье.