Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т. 3. Буря

— Как же не подкрепиться после такого пути? — удивился лесник.

— Вечером, господин Миксит. Мы намерены походить с ружьем. Вы нам разрешите застрелить козулю?

— Почему бы нет? — улыбнулся Миксит. — Хорошим людям можно разрешить. С собаками или как?

— Без собак, дорогой Миксит, — ответил Понте. — Поменьше шума.

— Тогда я вас проведу к старой вырубке. Там можно устроить настоящую бойню.

В этот день в доме лесника все шло, как в доброе старое время, когда сюда приезжали на охоту важные господа. Миксит командовал женой и прислугой, мальчишкам велел смыть грязь с мотоцикла. В кухне на плите шипело сало, а в гостиной звенели стаканчики. Пили, конечно, не молоко, а напитки покрепче. Миксит угощался вместе с гостями и за обедом рассказал Понте все, что тому нужно было узнать.

— Передайте от меня привет господам Ницману и Радзиню. Если кто из них поедет в уездный город, пусть обязательно заходит ко мне, есть серьезный разговор.

— Где же вас искать?

— В уездном исполкоме. Спросят заместителя председателя Вевера. Это я и есть. Чему вы удивляетесь, Миксит? Разве мы не можем занимать ответственные посты?

— Я, право, и не знал, что вы… — Миксит заерзал на стуле.

— Большевик? Ха-ха-ха! — смеялся Понте. — Такой же большевик, как и вы, Миксит. Ни на волос больше. Умным надо быть, милый друг. Без ума и хитрости в нынешнее время далеко не уедешь. Посмотрите на господина Вилде. Он командовал батальоном айзсаргов, а сейчас главный агроном уезда. Разве мы его порицаем за это? Наоборот. Хорошо, что и у нас есть люди с весом. Если большевики захотят назначить вас лесничим, не вздумайте отказываться, господин Миксит. От всего сердца рекомендую соглашаться на любую должность.

После обеда они часа три побродили с ружьем. Каждый застрелил по самцу козули и по нескольку ворон, но тех даже с земли не подняли. Вечером в Микситах шло веселье. Вдали от любопытных взоров Понте мог отвести душу и дать нервам отдых от постоянного напряжения. Наговорившись вдоволь с лесником и агрономом и слегка охмелев от выпитого, Понте разошелся: захотелось дать простор и тайным порывам.

— Миксит, что это за женщина? Молоденькая, круглолицая.

— Это моя работница Ядвига.

— Где она спит? Можно к ней прийти ночью? Шума не подымет?

— Не знаю, как…

— Какой же ты хозяин, если не знаешь своей дворни! Плохой ты хозяин. На твоем месте я бы давно к ней подъехал.

— Я ведь женатый, — смиренно ответил Миксит.

— Действовать надо так, чтобы жена не узнала. Вот увидишь, как я попробую.

Понте действительно попробовал. Но тщетно стучался он в дверь Ядвигиной каморки, тщетно ласковыми словами пытался убедить девушку, что для нее большая честь принять в объятия такого видного деятеля, как Кристап Вевер. Дверь не отворилась, а в ответ послышалась угроза:

— Я сейчас буду кричать. Если вы не дадите мне спать, завтра же пойду жаловаться в милицию.

Тогда Понте попытался обратить все в шутку и уныло вернулся к хозяевам. Ему оказали великую честь — он спал на той же кровати, на которой отдыхал в свое время министр Никур. По своему положению Понте уже приближался к Никуру, вот только у женщин он еще не пользовался таким успехом, как министр. «Вызвать, что ли, из Риги Сильвию? — засыпая, думал Понте. — Давно бы пора это сделать. Так жить немыслимо».

Субботним вечером в конце октября Петер Спаре поехал со своей молодой женой навестить ее стариков. Осенняя распутица кончилась. Твердая подмерзшая земля звенела под ногами. В том месте, где дорога сворачивала от шоссе к Лиепиням, Петер и Элла вышли из машины и пошли пешком. Петер с наслаждением вдыхал прохладный осенний воздух. Слышались крики запоздалых перелетных птиц; откуда-то доносился гул молотилки. Одинокими казались двое крестьян, копавших картофель. У лип и берез листва почти облетела, только на некоторых деревьях еще трепетали последние пожелтевшие листья.

И свежестью и печалью веяло от этой осенней картины. Петеру стало грустно. Он задумчиво шагал по дороге, уступив Элле пешеходную тропинку. Странно, но им не о чем было говорить. Когда до усадьбы Лиепини осталось шагов сто, Элла остановилась, схватила за руку Петера и умоляюще посмотрела на него.

— Петер…

— Что, милая? — тихо отозвался он.

— Прошу тебя, не надо быть таким грустным, они подумают, что мы поссорились. Можно ведь о чем-нибудь поговорить…

— Хорошо, постараюсь быть веселее, — ответил Петер. — Хотя ты сама знаешь, что все в порядке. Просто я немного устал.

Это была правда. В последнее время Петер слишком уставал от работы, от недосыпания, а главное — от той безысходной пустоты, которую он чувствовал в отношениях с Эллой. Оба они чувствовали ее, но каждый переживал по-своему. Главное, им не о чем было говорить друг с другом. Когда Элла передавала мужу разговоры приятельниц-соседок, Петер старался слушать, но слова ее не доходили до его сознания. Когда же Петер рассказывал о своем заводе или пробовал обсуждать с нею политические события, скучающий взгляд Эллы показывал, что она не понимает его. Тогда они умолкали, и каждый думал о своем. Так становилось даже легче. Однако отсутствие духовного общения давало себя знать все сильней и сильней.

Возможно, что эта неслаженность была временной; жизнь их еще не вошла в колею, они еще не приноровились друг к другу. А может быть, это было уже непоправимо? Понимая, что семейная жизнь складывается плохо, оба старались скрыть это от посторонних глаз, но это не всегда удавалось.

Залаяла собака, но, узнав своих, сразу умолкла. Пестрый кот спрятался под крылечком. Многочисленными, только ей одной понятными приветствиями встречала родная усадьба Эллу. И странно: все привычное, обыденное, начиная от колодезного ворота и кончая старым жерновом перед сенями, казалось ей теперь удивительно милым. Приятен был даже запах вареной кормовой свеклы, который доносился из кухни.

Радости стариков не было границ. Мамаша Лиепинь от растерянности не знала даже, за что приняться.

— Садитесь, дети, я сейчас… Ах, где же у меня голова! Заходите же в дом. Эллочка, пальто вешай сюда… Сегодня у нас баня топится. Может, попаритесь? Нет, нет, сначала поужинаем. Что же ты смотришь, отец, тащи скорее пиво и ветчину. Или погоди, неси только пиво, за ветчиной я сама схожу. Ты ведь и не знаешь, какой кусок лучше.

Оживление, возня, суматоха. Наконец, все было готово. Они вчетвером сели за стол. Аппетитные ломти ветчины были разложены по тарелкам. От блюда с горохом шел пар. Однако пиво собственного приготовления, как его ни хвалили, не хотело пениться и отдавало чем-то кислым.

Чем-то кислым отдавали в тот вечер и разговоры. Когда семейные новости иссякли, старый Лиепинь перешел к общественным проблемам: