Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

…А за дни отсутствия Василия Петровича в Паховке, несмотря на террор, колхоз жил. Над крыльцом Сычева появилась вывеска «Правление колхоза „Новый чернозем“», во дворе же устроили стойла и свели туда лошадей. Матвей Степаныч проводил здесь день и ночь — он чинил хомуты, прилаживал их к лошадям, нумеруя корявыми цифрами прямо на клещах каждого хомута; спорил до одурения с теми, кто обязательно хотел работать только на своей лошади (иначе выйдет из колхоза). Пока хозяйство колхоза заключалось только в конюшне, здесь и находился неотступно новый завхоз.

Федор частенько стал засиживаться в правлений, выполняя пока две обязанности — председателя и счетовода. Вечером он закрывал прочные сычевские ставни, оставаясь невидимым с улицы и не расставаясь с наганом.

Последняя неделя была тихой. Казалось, бандиты оставили Паховку в покое. Но Федор не верил — он знал Игната Дыбина лучше, чем кто-либо, и был начеку. Андрей Михайлович и Ваня ожидали встречу с бандитами, залегая за сараями, вишняками или канавками около своих дворов. Они почти всегда дежурили вдвоем, а Федор караулил на пару с милиционером. В те вечера, когда Федор оставался работать в правлении, милиционер Ярков тенью кружил вокруг колхозного двора, совсем недавно принадлежавшего Сычеву. Ярков тоже опасался поджога колхозного имущества и оберегал. Кроме всего прочего, у Яркова были все основания бояться этого случая, потому что начальник милиции так и сказал ему:

— Сожгут колхозный двор — голову оторву!

Конечно, тут на сторожей надейся, а смотри и сам.

Он похудел за эти дни, даже почернел, но пост свой нес героически. Молодой малый, лет двадцати трех, он совсем недавно надел милицейскую форму, приехал раскулачивать Сычева и Кочетова и забрать Дыбина, а пришлось здесь остаться насовсем — приказал начальник.

В один из вечером ом вошел к Федору в правление.

— Сидите? — спросил он.

— Сижу, — ответил Федор и взглянул на вошедшего. Ему стало жаль молодого милиционера — так он осунулся в Паховке. И он сказал: — Пошел бы ты, товарищ Ярков, хоть раз выспался как следует. Разве можно такое вынести? — Федору даже и не пришла в голову мысль: как же он-то выносит такое, — Поди-ка, поди-ка на квартиру — выспись, а я подежурю один. А часа в два сменишь.

— Никак не могу. Служба, — возразил Ярков. — Это ведь у солдата хороша пословица: «Солдат спит, а служба идет». У нашего брата совсем по-другому: участковый милиционер спит — служба уже не идет.

— Служба службой, а спать надо. Ложись-ка тут на лавке. Ложись, ложись, ничего. А мне все равно надо размяться — покараулю.

Тот лег. А Федор спросил:

— Семья-то есть, товарищ Ярков?

— Есть, — ответил он с лавки, уже закрыв глаза и лежа навзничь. — Есть отец, мать, сестренка. Из армии пришел недавно.

Через минуту Федор спросил еще:

— Женатый?

Но ответа не было: Ярков уже спал мертвым сном. Федор вышел во двор. Под сараем он увидел Матвея Степаныча: тот сидел на ящике и под фонарем чинил гужи. Федор забеспокоился:

— Матвей Степаныч! Что ты делаешь?!

— Чиню.

— Что ты делаешь?! — повторил Федор. — Туши фонарь немедленно. И — спать. Сидит весь на виду. Дня ему не хватает.

— Ладно. Кончаю. Сей момент. Да еще и рано — десяти нету, а они в это время не «работают»… Я человек такой — час-два заснул и — готово дело: хватит на сутки.

Федор вышел за двор и стал за плетнем. Он ощутил спиной, что оперся на колья, оставленные у подсохи (Сычев когда-то заготовил для хозяйства). Федор взял один кол в руки и, наклонившись, уперся им в землю — стоять стало удобнее и легче. Впереди черная пустота, позади Матвей Степаныч и дружно похрустывающие лошади. Ночь была темной, небо закрыто тучами, под ногами мокро, с крыши изредка капало: первая предвесенняя оттепель осталась и на ночь. Старики говорят — весна будет ранняя, если первая оттепель остается в ночь. «Не надо бы ранней весны в этом году, — подумал Федор. — Ранняя весна — сухая весна, а это плохо. Зяби нету почти ничего — вся весновспашка. Когда ее поднимешь? Пересушишь землю и — только». Он стал думать, что надо сделать, если весна будет ранняя, и что — если будет поздняя. Новый председатель колхоза заботился о будущем. Мысли шли своим чередом, а он стоял, прислушиваясь и не шевелясь, всматриваясь в темноту. Так человек, думая о близком или далеком будущем, никогда не знает, что может случиться сегодня.

Не больше как через полчаса подул ветер — сразу, как сорвался, — плотный, настойчивый и влажный по-весеннему. Матвей Степаныч потушил фонарь, видимо собираясь уходить в свою обугленную хату, с забитыми и наскоро замазанными окнами, без крыши (черный сруб остался от пожара). Но он неожиданно спохватился: «Где же ключ от ворот?» Пошарил по карманам, пощупал на ящике и около него, еще раз обшарил то место, где работал, но ключа не было.

— Куда ты пропал, нечистая сила? — бормотал он себе под нос.

За порывистым ветром Федор ничего этого не слышал. Матвей Степаныч чиркнул спичкой под сараем, пытаясь зажечь фонарь, чтобы поискать ключ. Федор заметил это и… вздрогнул. Совсем рядом, в двух-трех метрах от него, кто-то легонько, видимо нечаянно, шурхнул ногой о хворостину, и сразу же, в тот же миг… выстрел! Федор с размаху, изо всей силы ударил наугад колом… и навалился на преступника. Вгорячах он схватил его за горло, но, почувствовав, что тот весь обмяк и недвижим, выпустил из рук. Матвей Степаныч притих. Федор бросился к нему, обежал плетень сарая, вскочил в заднюю калитку и крикнул:

— Матвей Степаныч!

— Стой! Кто идет? Стрелять буду! — выкрикнул из-под сарая милиционер Ярков, выскочивший из правления в ту же минуту, как раздался выстрел.

— Я, — откликнулся Федор. — Где Матвей Степаныч!

Они нашли фонарь и, подняв его, увидели: Матвей Степаныч лежал около ящика навзничь, прижав бок обеими руками; сквозь пальцы проступила кровь. Федор опустился перед ним на колени.

Люди уже бежали со всех сторон. Зазвонил набат. Двор наполнился народом, фонари мерцали и бегали в темноте. Заморосил дождь: небо сердилось и хлестало косым холодным, еще зимним, дождем. Федор наклонился над Матвеем Степанычем и, держа его голову обеими руками, повторял одни и те же слова:

— Дедушка Матвей… Дедушка Матвей… Дедушка Матвей…

За сараем Ярков нашел Дыбина, оглушенного ударом кола. Ему перевязали голову и заперли в амбар сразу же, как только пульс стал прощупываться. Охранял его сам Ярков, никого не подпуская близко.

Матвея Степаныча внесли в правление колхоза, положили на широкую сычевскую лавку и перевязали рану. Тройка лихих битюгов помчалась в Козинку за врачом, а с нею Крючков послал донесение.

Народ толпился во дворе, волновался. Кто-то крикнул: