Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

К ним я и еду теперь. А по пути продолжаю вспоминать.

Четверть века знаю Ивана Трофимовича. Не раз были у нас с ним всякие откровенные разговоры. Пожалуй, мне знакома и вся его биография. Ему уже шестьдесят четыре года — старейшина председателей всего района. За плечами много: служба в царской армии, ранение, артиллерист Красной Армии с 1918 по 1922 год, потом командир орудия; потом — в единоличном хозяйстве; в 1928 году разделился с братьями и, получив одну лошадь, превратился в ломового извозчика; потом коллективизация; он активный участник организации артели и затем полевод, бригадир, председатель колхоза. Вот и все. Но сколько труда, лишений, поисков и беспокойных ночей за этим «вот и все»! У Ивана Трофимовича больше половины сознательной жизни отдано колхозу — вот что скрыто в последнем слове его биографии: «председатель». Эта половина жизни еще видна, даже более видна, и из… цифр.

Недавно мне пришлось познакомиться с интересными цифрами в некоторых колхозах: сколько в день зарабатывает колхозник, то есть какова реальная заработная плата за один рабочий день.

С этого и началась наша беседа.

…Долгонько я не видел Ивана Трофимовича — года два. Но тем интереснее встреча. И вот он стоит передо мной и улыбается с прищуром, отчего морщинки от уголков глаз растекаются лучиками; широкоплечий, с большим лбом, просеченным глубокими вертикальными морщинами над переносьем; брови слегка вразлет. Он и раньше был чуть сутуловат — много груза переносили эти плечи! — а теперь, вижу, погнулся еще малость. Взгляд у него внимательный, иногда с хитрецой, как и у каждого умного человека, умудренного жизненным опытом.

Иван Трофимович положил ладони на стол — большие рабочие руки. Эти руки знают, что такое тяжелый труд.

— Как зарабатывают колхозники, спрашиваешь? Это мы разом. — Он перелистал свой годовой отчет, отпечатанный на машинке, и ткнул пальцем. — Вот тут.

Читаю вслух:

— «Денежная оплата одного выхододня в 1960 году: в полеводстве — двадцать три рубля десять копеек, на молочнотоварной ферме — семнадцать рублей пятьдесят копеек, на свиноферме — пятнадцать рублей девяносто копеек, в огородничестве — пятнадцать рублей тридцать копеек, на овцеводческой ферме — двадцать три рубля восемьдесят копеек, трактористы — сорок один рубль двадцать копеек» [3] В старых деньгах. .

Меня интересовало это слово, «выхододень», еще и раньше. В передовых колхозах этот показатель стал тогда одним из важных. Ведь стоимость трудодня не определяет фактического заработка колхозника за рабочий день. Точным определением в данном случае служит вся сумма оплаченных трудодней, переведенная в деньги и разделенная на число рабочих дней. Это и есть выхододень.

Над этими цифрами можно задуматься: в них тоже половина сознательной жизни председателя и тринадцать лет жизни агронома. Хорошо помню, как колхозники когда-то давно любыми путями стремились устроиться на работу в городе. Теперь это для них в прошлом.

— Не уходят теперь из колхоза? — спросил я шутя.

— За уши не оттащишь, — ответил он тоже шуткой. — Ведь к этому заработку надо еще прибавить доход от усадьбы и домашнего хозяйства. Зачем ему уходить? В самом деле, зачем? В высшие учебные заведения уходят, а так — нет. Смыслу нет. Видишь — выхододень? — И он еще раз указал пальцем в отчет.

«Уж не успокоился ли он на этом?» — подумалось мне. И я задал вопрос:

— Думаешь, потолка достигли?

— Да что ты, Николаич! — воскликнул он. — Как мог подумать! — Он развел руками. — Делов непочатый край… Хочешь, скажу тебе самое главное?

— Хочу.

— Так вот. Животноводство-то у нас, кроме овец, кроликов и птицы, пока… бесприбыльно. Полеводством погашаем. Сказал — «потолок»!

— А в чем же дело?

— В себестоимости продукции полеводства, кормов главным образом.

— Вот, — говорю ему, — у Дмитрия Петровича Горина в колхозе «Подгорное» один центнер силоса в прошлом году стоил двадцать копеек в новых деньгах.

— У нас дешевле: восемнадцать копеек. Но и это дорого. Зерно тоже надо делать дешевле. А до потолка — ой-ой сколько!

Иван Трофимович поднял руку и посмотрел вверх так, что было понятно: не видно еще «потолка».

— И что же мешает снижению себестоимости?

При этом вопросе вошел Борис Филиппович Аниканов.

— Вот он нам и поможет разобраться, — сказал Иван Трофимович, хотя по выражению лица было видно, что он и сам знает.

Мы ввели Бориса Филипповича в курс нашего разговора. Он сначала подумал. Этот человек не будет торопиться — не в его характере. С виду он спокоен, с умными, проницательными глазами. Он остался еще все таким же «плотным брюнетом», каким знаю его давно, — с густыми черными бровями и темным цветом лица не только от загара; но густые волосы сильно присыпаны сединой. Ответил он не сразу, зато прямо-таки отрубил мысль. Тихим, спокойным и уверенным голосом сказал:

— При таком планировании и пренебрежении к севообороту трудно снизить себестоимость продукции скоро. А нужно и можно — скоро.

Для меня, признаюсь, было и раньше кое-что непонятно в планировании культур в колхозах, но впервые я услышал о таком особом значении этого вопроса в снижении себестоимости. Я спросил у Бориса Филипповича:

— Ведь в снижении себестоимости продукции главный рычаг — механизация. Не так ли?

— Согласен, — ответил он. — Но есть и другие факторы. Без них и механизацией не достигнешь. Вот, например, у нас в колхозе: был образцовый севооборот, теперь фактически его нет. При неправильном чередовании, помимо снижения урожая, размножаются сорняки. А чередование идет, как бы сказать, по методу «из двух зол выбирай лучшее», то есть «пословица наоборот». Вот так.

— А поподробнее? — допытывался я.

— Валяй начистоту, — поддержал Иван Трофимович.

— Начистоту? — переспросил Борис Филиппович и сел поперек стула, облокотившись на спинку. — Если начистоту, то планирования снизу, как оно должно бы быть, нету. Скажем, в этом году мы могли посеять ячменя только пятьдесят гектаров. Нет, вызвали нас в исполком райсовета, к председателю. Говорят: «Посеете сто двадцать гектаров ячменя». — «Не можем». — «Можете». — «Не можем». — «Можете!» Так ведь и посеяли сто двадцать гектаров. У нас две тысячи восемьсот тридцать гектаров пашни. Из них триста шестьдесят — песков, четыреста пятьдесят — меловых. Кому же лучше знать, что нам сеять в данном году, — председателю райисполкома или нам здесь, на месте? — И он грустно закончил: — А ведь я скрепя сердце должен уродовать севооборот, идти на явное — понимаете, на явное! — снижение урожая, то есть повышаю себестоимость продукции полеводства, а значит, повышаю и себестоимость продукции животноводства… Да так, весь обвяжись механизмами, ничего не добьешься.