Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

Петька Ухарь неподвижно смотрел на огонь, положив картуз на колени. Его кудрявая голова возвышалась над всеми, а лицо выражало явное превосходство: он — самый старший из ребят и сын самого богатого на селе мужика. Петькину лошадь отгоняли от хлебов, даже прикуривали ему цигарку, когда он прикажет, и подчинялись беспрекословно. Только Ваня Крючков держал себя с ним как равный.

Ваня тоже слушал рассказ Витьки, потряхивая рваным зипунишком. Шестнадцатилетний Ваня — сирота. Но не было на его лице ни забитости, ни покорности, присущей деревенскому сироте. Наоборот, во всех движениях проскальзывала какая-то не юношеская степенность. Зато если он хохотал, то до слез. Если же в воскресные дни он играл с ребятами в казанки, то редко проигрывал. Но Ваня всегда недоедал, что видно было и по его бледноватому лицу. Еще десятилетним мальчишкой он продавал казанки на хлеб — казанок стоил кусок хлеба шириной в ладонь, — а потом их же и выигрывал. Глазомером, необходимым в этой игре, он обладал удивительным. Была, впрочем, у него и другая расценка: сто горошин за казанок. Тогда он зарабатывал даже на полный суп для всей многочисленной и бедной семьи дяди, у которого жил с малых лет. А что стоило тому же Петьке Ухарю тайком от отца насыпать полный карман гороха из закрома, обменять на казанки и играть себе на здоровье целое воскресенье? Ничего не стоило.

Всякий человек по-своему зарабатывает. И русоволосый разбитной мальчишка прославился точностью глаза с детства.

В тот вечер Витькин рассказ казался Ване особенно интересным. И остальные слушали, открыв рты, то привставая, то опять ложась.

Узкое, почти безбровое лицо Витьки поворачивалось на тоненькой шее из стороны в сторону, а глаза, похожие на щелки, казались всегда прищуренными. Рассказывая, он хлопотливо жестикулировал, и руки никак не давали покоя замусоленному картузишке. Несчастный картуз то оказывался на затылке, то надвигался на ухо, прикрывая один глаз, то шлепался вдруг о землю. Редкий человек относится с таким неуважением к своему головному убору, как Витька. Картузом он дома бил кошку, картузом пил воду, в картуз же он рвал вишни и малину. Это был не просто картуз, а и хозяйственная посуда, и оружие защиты, и сумка. Черт его знает, что за картуз был у Витьки! Всем известен случай, когда сорвавшийся с цепи кобель Ухаревых бросился однажды на Витьку. Страшный был пес! Трусишка Витька, побледнев как полотно, бросил ему свой необыкновенный картуз и побежал, сверкая пятками. Кобель схватил картуз, мотнул его раз-другой и бросил. Видимо, разные запахи были настолько необыкновенны и настолько поразили собаку, что она оставила в покое и Витьку и картуз. Так вот этим-то знаменитым картузом и размахивал рассказчик.

— Сидим мы с Федькой Варягом, — продолжал Виктор. — Вдвоем, значит, ночевали в поле с лошадьми. — При этом он показал два пальца и плотно надвинул картуз всей пятерней. — Моя кобыла да Федькин мерин — только и лошадей. Да. Сидим и вдруг слышим: ка-ак лошади шарахнутся к нам! Матка храпит, дрожит… Глядь: сажень в двадцать — во-олк! Вот я испужался так испужался! Приподняв плечи, втянув в них голову и сдвинув картуз на глаза, Виктор показал, как он испугался. — Да. Волк! А луна светит, скажи, как днем! А Федька схватил дубину, да как вскочит на мерина, да за полком! Мне кричит: «Держи кобылу-у!» Я — к кобыле: узду надел да верхом. И только-только сел, как она рванет в галоп да за Федькиным мерином. О! Как пошла, как пошла! — Виктор сбросил картуз и ударил им о землю. — Ка-артуз потерял, ботинок соскочил — утром уж нашли. Зажмурился, скачу. А сам, ей-боженьки, не знаю — куда. Слышу, Федька кричит на кого-то: «А, гадюка!» Открыл я глаза и вижу: Федька рядом с волком — скачет, скачет. Моя кобыла — за ними. Вдруг мерин передним копытом ка-ак даст по волку! А волк — в сторону! А Федька с лошади соскочил да ка-ак дубиной ему по башке стук!!! Ох, я испужался! Вот, думаю, съест волк Федьку. Вдруг мерин-то Федькин — ко мне, прижался к кобыле боком — и-и-и… понесли-и! Остался Федька с волком один. Беда… Прискакали мои лошади в село, сами прискакали, а я кричу: «Федьку во-олк ест! Карау-ул!» — Витька, забывшись, уже визгливо орал и потрясал картузом, изображая, как он скакал и кричал о гибели Федьки.

Все ребята захохотали. А Ваня Крючков сквозь смех сказал:

— Ты кричал: «Двенадцать волков Федьку съели!» Умора!

Виктор, не смущаясь, продолжал:

— Прискакали мужики на то место, а там нет никого — ни волка, ни Федьки. Мы — кричать, мы — звать. Слышим: свистит наш Федька в два пальца. — И Виктор пронзительно свистнул, вложив пальцы в рот. — Мы — туда! Подъезжаем, а Федька волочит волка за ногу. Убил дубиной!.. Елки-палки! Я тут обрадовался — нет спаса! А Федька — ко мне: «Ты куда ускакал?» Да ка-ак даст мне по спине! Хорошо ударил, прочно! — Виктор немного помолчал, потом решительно сдвинул картуз на затылок и закончил: — Ничего Федька не боится.

— А ты труса дал. Федьку бросил. Пти-ица! — вставил Ухарь.

Виктор попытался оправдаться, шмыгнув носом:

— Лошади ж понесли со страха. Куды ж денешься?

— «Со страха»! — передразнил Ухарь. — Лошадь, она, брат, чует, если хозяин боится. С Федькой мерин не боялся — на волка шел, а с тобой забоялся, как кролик.

Издали послышался конский топот. Ребята прислушались. Легко было определить, что всадник скачет полным галопом, приближаясь к табору. Ваня Крючков сказал:

— Должно быть, Федька скачет. Уж я-то знаю его повадку: кроме него, никто так не жарит в темноте.

— Варяг! — проговорили ребята, одни с уважением, другие со страхом.

Вскоре всадник подскакал. Лошадь с ходу остановилась почти у костра. С нее соскочил парень лет семнадцати — без картуза, с вьющимися волосами; разом пробежал глазами по всей компании и бросил ребятам гуся. Во всех движениях проглядывали смелость, ловкость и чуть-чуть наглость. Он был смугл. Широкие черные брови почти сходились у переносья, а из-под них — этакие напористые глаза, глубокие, умные. Нос сухой, как обточенный. Один уголок губ чуть глубже другого: будто на лице появилась однажды усмешка да так и осталась навсегда, словно обладатель ее хочет сказать: «А ну вас всех к чертям!»