Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

— И что же ты думаешь? — спросил он ее после того, как она высказалась.

— Думаю, что Тося не любит Федора.

— А кого же, по-твоему? Игната, что ли?

— Не знаю, Андрейка, не знаю. А душа болит.

— За что его, ирода, можно любить-то?

— Эге, Андрей! Ты вовсе нашу сестру бабу не знаешь. Ты видишь, какой он сильный, да молчаливый, да слова лишнего не скажет, когда и говорит. Да стихи, да гитара…

— Уж ты не спятила ли! — шутя воскликнул Андрей.

— Нет, не спятила.

— Глупости, — сказал он не очень уверенно.

А тем временем Тося была у Игната. Когда она вошла, тот встал, поспешно набросил на постель залатанное одеяло, расчесал волосы и угрюмо спросил:

— Зачем ко мне в берлогу пожаловали?

— Вы больны?

— Да. Но я вас не вызывал.

Тося села на скамейку у стола. И была уже уверена в том, что Игнат гонит ее. Она тихо произнесла:

— Я сейчас уйду.

Но вдруг он решительно подошел к ней, взял за плечи, поставил на ноги и, запрокинув голову, глянул ей в глаза… Игнат прильнул к ее губам… Больше они ничего не помнили. Воля каждого из них принадлежала другому, и оба были безвольны, но оба были счастливы от этого безволия и бездумности, покрывшей туманом весь белый свет.

Прошло два часа с тех пор, как Тося ушла из больницы. Посетители ворчливо уже разошлись по домам, потеряв надежду на сегодняшний прием и отложив лечение на завтра; только горбач-почтальон пришел жаловаться в сельсовет и пронзительно, по-бабьи кричал надтреснутым голосом:

— Прислали тут разную шушарь! Она ничего не знает да еще по два часа в больнице не бывает. Ишь ты, сахарная королева! Фу-ты ну-ты — гороцкие ножки гнуты!

— По тебе, значит, врач заболеть не имеет права? — осадил Андрей Михайлович ретивого почтальона.

Но хотя он так и сказал, а в больницу все-таки пошел и действительно увидел замок на двери. Возвращаясь, встретил спешащую Тосю.

— Где вы пропадали? — спросил он у нее, пристально глядя и заметив необычное внутреннее сияние, отразившееся на лице.

Она ответила:

— У больного была на дому.

— У Игната? — в упор спросил Андрей Михайлович.

— Да. А что?

— Ничего. Как он там?

— Температура тридцать девять. Боюсь — гангрена. Надо в районную больницу отправить.

Тут Тося не лгала.

Уже опамятовавшись, положив голову на грудь Игната и обняв его, она почувствовала, как он горит и как часто бьется сердце.

— Ты серьезно болен, — сказала она беспокойно.

— Я серьезно счастлив, — ответил он, не выпуская ее из объятий.

— Пусти! Игнат, пусти, пожалуйста! Меня нет в больнице уже долго — люди заметят.

— А меня нет на свете. Есть только одна ты. И больше никого.

И она подчинялась ему беспрекословно.

А на другой день Игната отвезли в районную больницу, в Козинку.

Пролежал он там две недели, но пальцы остались целы, лишь один указательный стал чуть-чуть кривым.

Трижды Тося ездила к нему в больницу, отлучаясь на целые сутки и ссылаясь потом на задержку при получении медикаментов. Так Тося начала лгать Федору. А он ничего не подозревал. Ровным счетом ничего. Он был счастлив, все так же немножко суров, все так же вечно занят.

Тося знала, что Федор верит ей и любит. Душа ее болела.

…Игнат приехал в Паховку среди дня. Он хотел сразу пройти на мельницу, но услышал четкие и такие знакомые выхлопы двигателя. Мельница работала. Он считал себя незаменимым, а оказалось, кого-то уже пригласили нового, оказалось, Игнат и не так-то сильно нужен в Паховке — могут вполне без него обойтись. Он не знал, что сразу же после его отъезда Сорокин «поднял бунт» на партячейке.

— Вы меня — что: в холуи к Игнату приставили? Есть Игнатка — есть мельница, нет Игнатки — нет мельницы. Да ты что ж, Иван Федорович, — официально обратился он к Крючкову, — так думаешь и дальше? Где ж у ва… (он хотел сказать «у вас», но опомнился). Где ж у нас соображение?

— Не надо волноваться, — спокойно остановил его Крючков. — Что ты предлагаешь?

— Я? Мельницу надо пускать, вот чего я предлагаю.

— Мало радости от такого предложения, — сказал Федор. — Мишу нашего надо попросить на недельку, а к нему придать ученика.

— Агронома на мельницу?! — возразил Андрей Михайлович. — Что он: на одно наше село, что ли, назначен?

— Не насовсем же его, а на три-четыре дня, — настаивал Федор.

Миша, не вставая и не отрываясь от газеты, коротко предложил:

— Володю Кочетова.

— А чего он смыслит? — спросил Матвей Степаныч.

— Будет смыслить, — тем же тоном ответил Миша. Он отложил газету и, обращаясь к брату, сказал: — Помнишь, Федя, как он на станции «обмирал» около трактора? За уши не оттащишь. Ну вот. Любит он машины. Сеялку, например, лучше его никто не настроит, жатку — тоже. Кто его обучал? Никто. Вот и давайте так: раз уж некому, то я денька два с ним позанимаюсь около двигателя, а там, посмотрите, сам будет работать не хуже Игната. Меня тоже не обучали этому делу, а захотел — научился. Вы думаете, уж такая сложная машина двухцилиндровый двигатель? Пустяки.

— От Игната отделаться было бы хорошо. Наломает он нам когда-нибудь дров. Не верю я ему ни на грош. Ангел до поры до времени. — Так сказал Андрей Михайлович, у которого сомнения Зинаиды не выходили из головы.

— Да и то сказать: как это так бел-свет на Игнате сошелся? Какой случай — и мельница опять стоять будет, — поддержал Сорокин.

— Дело ясное, — закруглил Крючков. — Берешь ответственность? — спросил он у Миши.

— Беру, — ответил тот, легонько толкнув локтем в бок Володю. — Берем, что ли, Вовка?

— Берем, — не задумываясь, заявил новоиспеченный механик.

— Горе мне! — воскликнул Матвей Степаныч. — Ну-ка да у Володьки ничего не получится!

— Не боги горшки лепят, — утешал его Федор.

— Хотя и не боги, а лепить их надо тоже умеючи. Без уменья-то и бог вошь не раздавит, а сперва прахтику пройдет, а потом уж разные там… чудеса.

Оттого, что эти слова были сказаны Матвеем Степанычем на полном серьезе, все рассмеялись. Но Матвей Степаныч счел долгом кое-что пояснить Володе:

— Я тебе, Володька, за то, что ты меня грамоте обучил, и сейчас могу в ноги поклониться, хотя ты и сопляком был. Помнишь, как мы с тобой ругались тогда? И, конечно, ты — мозгун, слов нет. Но учти: я кое-что тоже стал понимать. Главно дело, в движке смазка, как человеку кровь, требуется. И горючее. Будет горючее поступать — будет движок работать, не будет горючее поступать — не будет работать. Сам увидишь — не брешу. И ты за этим должон смотреть.

Миша незаметно для Матвея Степаныча улыбнулся, закрывшись газетой.

А на второй день после приезда из больницы Игнат пришел вечером к Матвею Степанычу в хату и спросил:

— Так как же мне: выходить или не выходить на работу?

— Ты после больницы-то отдохни, погуляй маненько. Чего тебе торопиться? Пока можно не выходить.