Вера Кетлинская - Иначе жить не стоит

Даже любви?..

Да, да, да!.. Любви нет. Мечты о любви, вера в любовь — мальчишество, бредни. Любовь — такой же эгоизм, как все остальные чувства. Люди хватают то, что дает им жизнь, наслаждаются, обманывают себя и других красивыми словами, а отнимет жизнь любимую игрушку — всплакнут и торопятся завести другую. Уж если Катерина…

Чему можно верить, если Катерина…

Все мысли возвращались к ней, к Катерине, к сестре. Он не мог глядеть на нее без раздражения. Катерина ли не горевала так, что пугала всех своим неумеренным отчаянием!

— Я и подойти к ней боюсь, — шептала мать. — Заговорю — молчит. Заплачу — уйдет. Я и спать боюсь: не сделала бы над собой худого.

Мать была рано состарившейся, усталой женщиной, совершенно не похожей на своих статных, бойких детей, — казалось, вложила в них все, что имела, а сама осталась ни с чем. Да так оно примерно и было. Рассказывали, была она когда-то хороша собой, да больно тиха, а Кирька Светов был парнем озорным, непокорным. Выпало ей на долю короткое счастье или нет, но горюшка хватила через край. Только чугунный обелиск с голубым земным шаром и красной звездой наверху остался ей на память о муже, — обелиск стоял на кургане как раз посередине между Донецком и шахтой, там, где теперь построили мост, и лежало в той братской могиле больше ста революционных бойцов. На одной из граней обелиска были выбиты торжественные слова Карла Маркса: «Погибшие товарищи воздвигли себе памятник в великом сердце рабочего класса»; на другой — слова, сочиненные шахтерами: «Ваши трупы послужат стеной, через которую контрреволюционные силы не посмеют больше шагнуть в Красный Донбасс!»

Товарищи погибших бойцов пошли воевать дальше, а Марья Федотовна, поплакав, поступила на шахту, на лесной склад, вечерами подрабатывала стиркой и мытьем полов в городе. Иногда брала с собой и Катерину — на помощь. Но в школу обоих детей посылала и над Палькиными двойками плакала. Когда Катерине стукнуло шестнадцать, товарищи Кирилла пристроили ее ученицей в компрессорную, в двадцать она стала машинистом компрессора. Марья Федотовна мечтала выдать Катерину замуж и нянчить внуков. И вот — новый удар.

— Поговори с нею! — умоляла мать. — Может, уехать ей на время? Истает она… Меня не слушает, а тебя, может, и послушает.

Палька сам не знал, как подступиться к сестре. В ту пору многие тревожились о ней, товарищи из компрессорной останавливали Пальку на улице и давали всякие советы, предлагали денег собрать, чтоб отправить Катерину в Ростов ли, в Москву ли, а то и на курорт. Палька жалел сестру, но гордился ею. Любовь!

И вдруг…

Перемена произошла в один день, разом.

Воспрянула Катерина, да так, что неловко стало перед людьми, а Кузьменкам и в глаза смотреть стыдно: уж больно быстро утешилась!

Повстречал ее как-то после работы, — идет вместе с механиками и машинистами, глаза блестят, задирает всех озорными шутками и даже не думает, что люди скажут, что подумают.

Ни с того ни с сего затеяла генеральную уборку, с бешеной энергией переворошила весь дом, моет, скребет, обметает пыль, все перетряхивает и среди этого кавардака вдруг запоет, как прежде, оборвет песню на полуслове, а немного погодя забудется и опять поет…

«Вот тебе и любовь! — с горечью думал Палька. — Значит, грош цена самым сильным чувствам. Ты нужен и дорог, пока на глазах. А помрешь — сгинешь без следа, будто и не жил».

Нет, он не хотел сгинуть без следа. Смерть отступает перед славой. Вольтова дуга, таблица Менделеева, закон Мозли, Бутлерова теория строения, реакция Гриньяра… Любящие могут разлюбить, друзья могут забыть, а люди живут в сделанном. Наука может пойти дальше, но их имена все равно не вычеркнешь из истории познания. Надо работать так, чтобы сделанное тобой осталось надолго.

Но где оно, его дело?

Ответа из Москвы не было, непонятная подземная газификация теряла свою заманчивость. Вероятно, чепуха. «Частная инженерная задача», как говорит Китаев.

Так где же оно, мое дело?..

В институте началась работа, связанная со светильным газом и предупреждением подземных взрывов. Может быть, это дело и есть мое? Во главе стоит Русаковский, столичное светило. Группа научных работников собирается у него в гостинице, туда же ходят инженеры-практики, Липатов тоже. Работой группы интересуются в партийных организациях, о ней расспрашивают шахтеры…

Палька пошел к Китаеву.

— Это же совершенно не ваш профиль, Павел Кириллович, — сказал Китаев. — Вы опять разбрасываетесь во вред пауке и самому себе. Наука еще выдержит, поскольку у нее есть и другие служители. Но вам, мой друг, пора понять, что есть принципиаль-ней-шая и су-щест-вен-ней-шая разница между научным работником и молодым теленком, который скачет туда-сюда, подкидывая ноги.

— Насколько я знаю, старых телят не бывает, — сказал Палька и ушел, чтобы не наговорить дерзостей.

Мать обрадовалась его приходу, она так и летала по дому. Ей не было никакого дела до людского забвения и посмертной славы.

— Садитесь за стол, детки, я вареников наготовила целое блюдо!

— Не хочу, — огрызнулся Палька, однако вдвоем с сестрой очистил блюдо.

Сестра заговаривала с ним, а он не отвечал и отводил взгляд: цветущий вид Катерины раздражал его. Хоть бы притворялась, что ли!

Он ушел к себе и уселся на подоконник. После вареников грустить было трудно, но делать ничего не хотелось. Да и что делать? Нечего! Дни проходят за мелкими опытами ради «частных научных выводов» Китаева, а чем они лучше «частных инженерных задач»? Старик пятый год собирается обогатить науку статьей о природе спекаемости, где он сошлется на бесчисленные опыты, «проделанные под моим руководством», и, быть может, в примечании самым мелким шрифтом упомянет фамилии учеников. Попытка попасть в группу Русаковского — самообман, просто захотелось проникнуть в тот гостиничный номер! Не вышло, и очень хорошо. С этим покончено. Не искать встреч. Не думать. Забыть…

Скрипнула, приоткрываясь, дверь.

— Да ты не работаешь! Каким чудом ты дома?

— Тебе показалось — меня нет дома.

Не смущаясь приемом, Катерина вошла и стала у окна рядом с братом. Ее ноздри жадно втянули усилившиеся к вечеру запахи сада — нагретой коры, яблок, маттиолы.

— Вечер-то какой!

— Вот и шла бы гулять.

— Гулять?

Она усмехнулась, села на подоконник, по-хозяйски подтянула под ноги стул, охватила колени сильными, загорелыми руками.

— Мне с тобой поговорить надо, Палька.

— Ну?

— Не «ну», а слушай. Мне больше не с кем. Если с мамой, она в слезы, я раскричусь, и выйдет свалка… — Она помолчала, подыскивая слова. — Ты знаешь, Палька, какие у нас отношения были… с Володей?

Вот и пойми женщин!

— Брось, сестренка. Что старое бередить?