Вера Кетлинская - Иначе жить не стоит. Часть третья

— Это что такое? — гневно спросила Катерина.

— Папины сапоги! — торжественно прокричала Светланка. — Я — папа!

Марья Федотовна густо покраснела. Это она потихоньку приучала внучку называть Алымова папой.

Катерина метнула на мать испепеляющий взгляд, рывком выхватила Светланку из сапожищ, шлепнула ее и унесла в дом. Светланка заревела, мать кинулась выручать из лужи сапоги.

— Какая гадость! — кричала Катерина позднее, когда девочку увели к Кузьменкам. — Кто вас просил вмешиваться не в свое дело? Один у нее отец был и будет!

— Она сама… — лопотала испуганная мать. — Ты пойми, девочке хочется… Он привозит ей игрушки…

Катерина перестала кричать. Игрушки! Вот именно — игрушки. Это он может. Всех купил игрушками. Меня — первую. За что кричу на маму?

— Не сердитесь, — сдерживаясь, сказала она, — только постарайтесь, мамо, чтоб она навсегда забыла этого дядю с игрушками. И сами забудьте. Мы разошлись.

Она хотела беспощадно добавить — он меня бросил, но увидела несчастное лицо матери, пожалела ее и сказала:

— Не плачьте, мамо, так лучше для всех.

Мать, конечно, пересказала разговор Пальке. Брат и без того хмурился, избегая упоминаний об Алымове, — особенно после недавней поездки в Москву. Сначала Катерина решила, что Алымов, став директором, перегнул в проявлениях власти. Теперь она услышала раздраженный ответ Пальки:

— Ну и слава богу. Я никогда в это все… не верил.

Его слова жгли, Катерину. Он не верил. Должно быть, и Саша, и Липатушка, и Люба не верили… чему? Серьезности его любви? Его намерений? А я… верила? Я не позволяла себе думать, что будет дальше, но как можно было не поверить в его любовь? И как забыть о ней теперь, если память, как нарочно, подсовывает все лучшее, все, что волновало и трогало?.. Ту комнату на берегу моря и окно, распахнутое навстречу лунному блеску моря, запахам водорослей и цветов, его руки, его голос, такой необычный для него, — ведь нельзя же выдумать такую нежность, и страсть, и покорность во всем!

Куда ж это все ушло? Что же он за человек, если все так быстро разгорелось и — сгорело?..

Закрывшись от всех, она снова и снова пыталась разобраться в нем, перечитывала помногу раз все те же два письма — последнее и предпоследнее, написанное в ожидании вызова в Кремль. В тот день он исписал мелким, невнятным почерком шесть страниц. Длинное, путаное, отчаянное письмо: «Видно, надо искать свою судьбу на новом поприще…», «Нас свела победа, как же ты посмотришь на меня сраженного?..», «Громко тикают и тикают надо мной часы, может быть отсчитывая мои последние минуты…»

Как странно! Я думала, он ринется напролом, не жалея себя, а ринулся Саша. Было ли у Саши в тот день такое же отчаянное настроение? Позволил ли он себе… Нет, он не мог впасть в панику. И он не мог думать только о себе — «искать на новом поприще…»

Она зло засмеялась, сличив два письма.

В первом, отчаянном: «Поедешь ли ты со мной в неизвестность — быть может, на черную работу и нужду?»

Во втором, прощальном: «…Кляну себя за то, что не могу дать Вам всего, что Вы заслуживаете». Вот как! Именно теперь — не может…

Что же с ним случилось за месяц, прошедший между двумя письмами?

Смирив гордость, она спросила брата:

— Что с ним стряслось, с Алымовым?

Палька помолчал, потом покрутил пальцем вокруг головы:

— Головокружение от успехов. Административный восторг!

— А еще?

— А что еще? Хватит и этого.

Он шагнул к ней и положил руку на ее непокорное плечо:

— Перечеркни, сестренка. К черту!

— Я уже давно… к черту.

Нет, ничего еще не было перечеркнуто. Сколько ни глуши себя тяжелой работой — от правды не спрячешься, ее-то не заглушишь. Поиграл — и отбросил, как надоевшую вещь.

Палька много раз собирался — и не мог рассказать Катерине о том, что было в Москве.

Как бы ни раздражала его связь сестры с Алымовым, в прочность которой он не верил, — Алымов все же был их сторонником и соратником, его назначение директором Палька воспринял так же, как Липатов: «Наша взяла! Лучше свой Алымов, чем неизвестно кто».

В Углегазе царило нервическое ожидание перемен. Лидия Осиповна сидела на своем посту с непроницаемым лицом, но, когда раздавался звонок из кабинета, вздрагивала всем телом.

Рачко приводил в порядок дела. На всеобъемлющий вопрос Светова: «Ну как тут у вас?» — он фальшиво пропел: «Нынче в море качка!» — а потом тихо сказал, что, по-видимому, доживает в Углегазе последние дни.

— Почему, Григорий Тарасович?! Как это может быть, когда вы…

— Да нет, Павел, ты не так понял! — с иронией перебил Рачко. — Партсекретарей не выгоняют со службы, если хотят от них избавиться… партсекретарей выдвигают. Вы-дви-гают! Как ценных работников — на более самостоятельную работу… куда-нибудь подальше.

— Но почему?.. Ведь вы?!

Рачко пригляделся к Светову — действительно парень не знает ни о том ночном разговоре с Мордвиновым, ни о той пощечине? Да, не знает. Ну и хорошо. Молодец Саша, не болтлив.

— Иди к Алымову, он тебя ждет, — сдержанно сказал Рачко. — Добивайся всего, что нужно станции. Помощь идет немалая — нам отпускают средства на расширение работ, решено проектировать большую опытно-промышленную станцию в Сибири, нашему НИИ дали наконец помещение и приличные штаты научных сотрудников, есть надежда получить новые приборы…

— Так ведь это здорово!

— Конечно, здорово, — согласился Рачко, — но и то здорово, когда человек умудряется из одной улыбки и шутливой реплики сварганить себе директорский пост!

Поначалу, встретившись с Алымовым, Палька подумал, что Григорий Тарасович не сумел сработаться с новым директором и дал волю недобрым чувствам. Алымов был в празднично-возбужденном настроении, его огненная энергия, казалось, не знала преград, раскаты его голоса доносились до самых дальних комнат Углегаза. Он прямо набросился на Светова, — чем вам помочь? Все сделаю! Все вырву зубами! Запрашивай с походом, не стесняйся, сейчас такая ситуация!..

Пальке только того и нужно было. Он завертелся в хлопотах, все время чувствуя напористую поддержку Алымова. Приборы… Заказ на трубы… Штаты… Ситуация оказалась действительно подходящей.

Сашу удавалось видеть редко — институт переезжал в новое помещение. Саша был задумчив и замкнут, обсуждать назначение Алымова не захотел, только сказал:

— Нам его недостатки и достоинства известны — значит, надо удерживать его от опрометчивости и направлять его энергию на пользу дела.

Люба расспрашивала о Катерине, вскользь обронила:

— Не пара они… Неужто она не понимает!

Палька и сам думал так же, но в отношении друзей к Алымову проскальзывала непонятная ему предубежденность. Он напрямик спросил: в чем дело?