Надежда Чертова - Большая земля

Кузнечиха взглянула на Маришу своими круглыми острыми глазами:

— Ныне какие свадьбы! Без сватьев, без сговору. Под матицей не сижено, не пито, не пролито, не сказано, не завязано.

Мариша, будто и не слыша кузнечихи, певуче проговорила:

— Бывало, сватья скажут: «Вы видели сокола, кажите нам сизу голубку…»

Сзади, от огородов, к ним неслышно подбежала Ксюшка. Она толкнула Маришу в плечо, та вздрогнула и выронила вязанье.

— Приданое невестино принесли из Орловки! — прокричала Ксюшка и, озорно опустив глаза, растрепала перед бабами слежавшийся Натальин узелок.

Бабы пристально разглядывали желтый наряд, гусарики с пуговицами, реденький полушалок и зеркальце.

— Бедность! — горестно покачала головой Мариша.

— Приданого — два полотенца из дубового поленца, — ядовито усмехнулась Ксюшка. — Пойду старухе отдам.

— Откуда у нее, у Натальи-то, платье с разводами? — задумчиво спросила кузнечиха.

Никто ей не ответил, потому что на тополях вдруг заголосили ребятишки. Один за другим, шурша ветвями, они скатились наземь и помчались по дороге.

— Едут! — испуганно сказала Мариша и поднялась.

Женщины торопливо побежали по домам — принарядиться. Собрались у террасы большого дома. Женщины надели блеклые ситцевые кофты и туго повязались белыми платками, распустив по плечам пышные концы. Мариша стыдливо прятала ноги, обутые в новые лапти. Кузнец, начисто отмытый, со светлыми кудерьками вокруг розовой лысины, безучастно стоял в стороне, заложив руки за пояс. Ребятишки скакали вокруг него и опасливо посмеивались: они решительно его не узнавали. Кузнечиха в цветастом сарафане вышла вперед и скрестила толстые руки на груди.

Подвода, окутанная пылью, быстро скатилась с горы, ненадолго скрылась за амбаром и опять показалась. Дилиган подкатил прямо к террасе, лихо повернул и чуть не наехал на куст сирени. От растерянности молодые слезли с телеги в разные стороны. Дарья Гончарова сняла с Натальи пыльную шаль и, взяв за руку, степенно подвела к Николаю.

Молодые поднялись по скрипучим ступенькам на террасу. Из-за дверей навстречу им вывернулся Павел Васильевич в розовой, не по росту длинной рубахе. Он встал на носки и, высоко подняв развязанный сноп пшеницы, осыпал колосьями молодых с головы до ног.

— Родить вам деток, сколь здесь зерен, — робко произнес он.

— Не по обычаю, — гневно сказала кузнечиха. — Баба должна осыпать, да и хмелем.

Никто не хотел наступать на колосья, и в дверях произошла небольшая давка. Молодые ушли вперед.

— Вся свадьба не по обычаю! — крикнула Ксюшка и, безжалостно давя пшеницу, пробежала на террасу.

В просторной комнате были сняты нары, посредине стоял длинный стол, накрытый разноцветными вязаными и расшитыми скатертями. На столе дымились разрезанные пироги и блюда с маслеными пампушками.

У порога молодых встретила Авдотья. На ней были длинное, до полу, малиновое платье и легкая шерстяная косынка, повязанная по-женски, с повойником. Наталья со смущением глянула на свекровь и крепко стиснула руку Николая. Авдотья легонько подтолкнула обоих, усадила в передний угол и низко поклонилась коммунарам:

— Садитесь, гости, кушайте.

Скамьи быстро заполнились. Для Авдотьи оставили место около Николая, Дилиган сел рядом с Натальей. Он тонко кашлянул, загреб из блюда полную горсть пампушек и ссыпал их перед Натальей.

— Ешь, молодайка, с дороги-то.

Седобородый Климентий с важностью оправил рубаху и медленно усмехнулся:

— Значит, полудневать будем. А гулять когда?

Ему никто не ответил, только кузнец оглядел стол вопрошающим взглядом и равнодушно закусил усы.

— Ишь, услышал, — лукаво пробормотала кузнечиха.

Авдотья скрытно оглянулась на распахнутую дверь и внезапно поднялась во весь рост. Дилиган перестал жевать и вытянул шею, кузнечиха мелко вздрогнула, словно укололась. За столом попритихли. В горницу вошли нежданные гости из Орловки.

Степан Пронькин, в пышной праздничной поддевке, остановился на пороге. Из-за плеча его выглянула сухонькая Параскева в темной шали.

— На свадьбу пришли, — деловито пробасил Пронькин. — По-соседски.

Параскева часто, по-птичьи, закивала головой: «Да-да, на свадьбу».

Авдотья вышла из-за стола и поклонилась им в пояс:

— Гостям рады. Пожалуйте.

Николай взглянул на мать, на Пронькиных и крепко, до желваков, стиснул челюсти.

Наталья в замешательстве отодвинула от себя пампушки, пустую рюмку, потом снова придвинула. Пальцы ее дрожали. Вдруг она выпрямилась, щеки ее опалило внезапным румянцем: она увидела троих парней Пронькиных, которые молча топтались за порогом, в сенях. Прокопий сразу же выступил вперед, встал на свету и устремил на Наталью тускловатый, неподвижный взгляд. «Скажет, идол, скажет про меня, — подумала Наталья, каменея от стыда и гнева, — осрамит перед всем миром, перед Николей…»

Прокопий оскалил белые зубы в ленивой улыбке и что-то негромко сказал братьям. Все трое быстро скрылись в сенях.

Николай склонился к Наталье и тихо проговорил:

— Трудная у нас будет жизнь, Наташа!

— Никого на свете мне больше не надо, — быстро, почти плача, ответила ему Наталья.

Николай пристально взглянул на жену и едва не вскрикнул от неожиданной догадки: этот наряд, с желтыми, как лепестки подсолнуха, разводами, он видел еще мальчишкой на молодой матери. Удивление перед матерью и нежность потрясли его — он обернулся, ища ее взглядом.

Вся розовая от волнения, стройная в своем нестарушечьем платье, она хлопотала около Пронькиных.

Степан уже сел за стол и оставил жене краешек скамьи, на котором она тотчас же примостилась.

Авдотья пошла в угол комнаты, к столу с запасными пирогами. Она шугнула ребятишек и, подумав, отрезала два куска от жирного курника, приготовленного к концу обеда, для закуски.

— Угощайтеся, — с гордостью сказала она, кладя куски перед Пронькиными. — Не взыщите.

Степан неторопливо оглядел стол, убранство, людей. Особенно пристально и долго рассматривал молодых. Они сидели без нужной чинности, тесно прижавшись друг к другу, не наряднее других, не убранные цветами, и лица их, расстроенные и необычно трезвые для свадебного стола, были отмечены усталостью и страданием. У Николая вокруг жесткого рта, у Натальи меж тонких бровей легли морщины.

Около Пронькина дремал большеголовый кузнец Иван Потапов. И опять это не было сладкой хмельной дремой: кузнец устал от непривычного безделья и скуки.

— К венцу-то ездили, что ли? — зычно спросил Степан. — Стол у вас, гляжу, не свадебный: сухой.

— В волости расписались, — ровно ответила Авдотья.

— A-а, вокруг стола писарь венчал…

Пронькин поскреб в седых усах жестким ногтем и притворно вздохнул.