Надежда Чертова - Большая земля

Она вытерла глаза и медленно покачала головой: «Старая, кто с тебя спросит? Из силы вышла… а в нахлебницы сама не пойдешь!»

Поужинав, она бережно собрала крошки в горсть и огляделась. Маленькая темная изба показалась ей особенно сиротливой.

«Хоть бы Николай скорей приехал… — подумала она. — Вот взял бы да и приехал завтра утром…»

Но сын не приехал ни утром, ни днем. А перед вечером Авдотье стукнули в окно. К стеклу приникло широкое волосатое лицо сельсоветского исполнителя.

— На собрание! — крикнул он тонким промерзшим голосом и прошел дальше.

Авдотья вздрогнула, уронила веретено и, шаря на полу, подумала: «Заплутался дед!» Ее никогда не звали на собрания.

Она нашла веретено, снова уселась на лавку, тронула колесо. Прялка монотонно запела, но нитка почему-то рвалась, — Авдотья то и дело намусоливала и скручивала концы. «Темно прясть-то», — решила она наконец и выглянула в окно. Тени между сугробами и навозная дорога зияли черными провалами, вечер опустился на деревню, улица была молчалива и пуста. «На собрание все ушли», — забеспокоилась Авдотья и, отодвинув прялку, быстро оделась.

Еще издали увидела она высокий силуэт церкви, а рядом — светлые окна школы. Сначала Авдотья стыдливо прошла мимо — ей казалось, что из темноты кто-то следит за нею, — потом вернулась, постояла возле подмерзшего снизу окна и поднялась на крыльцо.

Собрание шло в одном из классов, — Авдотья еще издали различила ясный женский голос, слышавшийся сквозь какое-то слитное ворчание, кашель, жаркий шепот. Пройдя пустым коридором, Авдотья остановилась возле распахнутых дверей класса. Здесь за партами, в проходах, возле стен плотно сидели и стояли люди, — Авдотья с трудом пробралась в свободный уголок у печки-голландки.

В президиуме она сразу же высмотрела Степана Ремнева. Сердце у нее болезненно сжалось: Степана можно было узнать разве только по крутому светлому вихру надо лбом. Он исхудал, пожелтел, рот у него стал жестким, а глаза как будто потемнели. «Больной», — решила Авдотья.

Говорила молодая девушка в седой оленьей дошке, это ее голос услышала Авдотья в коридоре. Дошка то и дело сползала с худенького плеча, тогда девушка как-то по-птичьи встряхивалась, и дошка вставала горбом за спиной.

На классной доске белели два больших листа бумаги, испещренные разноцветными пятнами.

— Возьмем, товарищи, вашу утевскую землю, — говорила девушка, показывая карандашом на тот лист, что висел позади президиума. — Смотрите, вот хуторские земли. Старики, конечно, помнят: отрубникам были отрезаны самые плодородные, жирные земли. Так образовались хутора Завидовка, Орловка… Это и была, товарищи, столыпинская система отрубов…

Собрание, казалось, слушало с равнодушием: когда-то это было, еще при Николае-царе, землю после того всю дочиста перекроили. Развалясь на партах, мужики лениво поглядывали то на лист, то на девушку. Только худая большеротая женщина, сидевшая впереди, удивленно проговорила:

— В аккурат отруба, — и смущенно замолкла.

— А вот теперешняя ваша земля, — быстро и отчетливо сказала девушка, обводя карандашом второй лист.

— Вре-ошь, — негромко протянул остролицый мужик в распахнутом замызганном полушубке: это был Ивлик. Взглянув на свой огромный подшитый валенок, высунувшийся из-под парты, он с сомнением покачал головой, — валенком этим можно было прикрыть добрую половину мудреного листа.

— Неудобные, солонцеватые земли, суглинок. Это ваши участки, товарищи, участки колхозников и будущих колхозников. А вот здесь, — девушка перешла на другую сторону доски, чтобы всем стало видно, — вот здесь расположены лучшие участки земли, в пойме Тока. И заливные луга. Все это почти сплошь принадлежит тозовцам. Видите? Отличная земля, товарищи! — Острие карандаша неожиданно распороло бумагу. — Теперь эта земля отойдет утевскому колхозу. Сюда вольются многие участки единоличного владения, а всего восемьсот га. Массив у колхоза должен быть сплошной и близ села. Заливные луга у Тока мы тоже отрежем колхозу…

— Погоди, кто это «мы»? — спросил из дальнего угла чей-то сильный задыхающийся голос.

Девушка вскинула голову, ее легкие волосы разлетелись.

— Мы с вами: общество, — с легким недоумением сказала она. — Советская власть.

Вслед за этими словами наступила такая тишина, что девушка услышала свое прерывистое дыхание и нервно повела плечами.

— А если я там, у Красного Яру, зябь поднял? — спросил Ивлик, чуть приподнимаясь над партой. — Значит, пропадай моя зябь?

— Вы колхозник? — обратилась к нему девушка.

Ивлик разинул было рот, но сзади закричали:

— В ТОЗе он! В товаристве!

— В калашный ряд затесался. Тоже член!

— Греха-то!

Ивлик так и остался стоять с раскрытым ртом, вертя головой туда и сюда.

Зато мужик, сидевший рядом с ним, вскочил и, толкнув его плечом, вылез из-за парты. Бледный, с перекошенным ртом, он шмякнул о пол шапку и обеими руками распахнул, почти что разодрал на себе полушубок, заодно вырвав с мясом единственную пуговицу на вороте холстинной рубахи.

— «Мы отрежем»… Отрезала! — закричал он заполошным, почти бабьим голосом. — А ты отдай мне свою шубу! Ишь, надела! Вот тогда мы с тобой наравнях будем!

Он повернулся к собранию, и все увидели его голую, выпуклую, желтую мужицкую грудь, трясущуюся бороду и взбешенные глаза. Девушка от неожиданности вспыхнула, растерянно оглянулась на Ремнева.

— Обожди, — негромко сказал он ей. — Пусть прокричатся.

И верно: крики поднялись в разных концах класса:

— Самоуправство это! Граждане! Мужики!

— Тозовская земля, не имеешь права!

— Тоже — «товариство»!

— А ты, барышня, пахала нашу-то землю?

— Обрядилась в шубу-то!

— А что, колхозу сочные земли положены, по закону!

— Пра-авильно!

— А какая одноличнику будет земля? Одноличнику?

Около Авдотьи схватились два мужика. Они поднялись с одной парты и орали друг другу в лицо:

— Пишись в колхоз, вот тебе и земля!

— У меня подпруга еще не лопнула!

— Кулацкая ты портянка, на грех наводишь! Дегтев тобой подтерся!

— Э-эх ты, борода! И то говорят: в рыжих правды нету!

Авдотья стиснула руки и слушала, сдерживая дыхание. От волнения она никак не могла узнать мужиков и только видела: у одного рыжая борода, у другого — темная, реденькая.

За столом президиума поднялся Карасев:

— Легше! Слово гражданину Пронькину.

Прокопий протиснулся к столу и с достоинством откашлялся. В классе стихло.

— Спрошу вас, я извиняюсь, — со спокойной ласковостью обратился он к девушке. — Когда делить землю будете? По весне?

— Нет. По снегу размежуем, — ответила девушка. Исподлобья глянув на собрание, она добавила: — На то мы и есть землеустроители.