Надежда Чертова - Большая земля

— Пока ребятишки спят, сходим к Александру Иванычу. Тут наши женщины побудут.

— Это к Леске, что ли? — спросила Авдотья, взглядывая на ленинградку, которая стояла здесь же. — Не больно он меня уважает.

— Ничего. — Надежда тоже взглянула на Инну Константиновну. — Обойдется. В правление его уже два раза вызывали. Крышу надо скорее крыть, вот-вот дожди польют.

Инна Константиновна не имела, конечно, никакого представления, кто этот Александр Иваныч Бахарев, или, как называли его женщины, Леска. Ей сказали, что он кровельщик, а кроме того, бывший красный дружинник. Что значит «красный дружинник», Инна Константиновна тоже не знала, а спросить не собралась. Сил у нее было совсем мало, мучительно хотелось спать или хотя бы лежать, и она сосредоточила свои мысли и желания только на одном: получить от Бахарева согласие покрыть крышу. Женщины в один голос говорили, что сентябрь здесь дождливый. А дом простоял без крыши более двух лет, и, значит, потолок ненадежен.

Задумчивая, хмурая Инна Константиновна молча шагала по тропинке несколько впереди обеих женщин и посматривала на саманные избы под соломенными крышами, на колодцы с высокими журавлями. Девочка лет семи-восьми, худенькая, с длинной белесой челкой на лбу, тащила от колодца два полных ведра, оттягивавшие ей плечи и руки. «Школьница, — подумала Инна Константиновна, — а какое тяжелое несет!» Она оглянулась, хотела сказать об этом Авдотье, но заметила, что женщины тихо беседуют между собой, и промолчала.

Надежда и Авдотья говорили о Леске.

— Уломаем ли? — спросила Надежда, кивая на высокие закрытые ворота Бахаревых.

Авдотья только покачала головой. Она и не помнила, когда в последний раз открывала эти тяжелые ворота. В тесной улице, где избы и дворы стояли бок о бок, плетень к плетню, Леска ухитрялся жить одиноко и глухо, как старый хорек в норе…

— Это тебе не Князь, — скупо откликнулась Авдотья, — и не Клюиха. Анна — та злыдня. А Князь видишь как подался. Кто знает, может, еще и человеком станет. С теми все-таки проще. А Леску я подольше тебя знаю. Беда, а не человек.

Надежда промолчала. Она сама приехала в Утевку уже после того, как белые расстреляли Кузьму Бахарева, и только слышала, что Леска тоже был в дружине и схоронился от карателей на чердаке у монашек. Когда повернул он с верной дороги? На чем споткнулся? Лескина душа, казалось, целиком упряталась вот за этими проклятущими воротами, разменялась на двадцати сотках «собственной» земли.

— Ну, нам некогда с ним возиться, — с досадой сказала Надежда. — Напрямик придется говорить.

— Что ж, хорошо, — согласилась Авдотья. — Там я увижу, чего сказать.

Они нагнали Инну Константиновну и втроем остановились у Лескиных ворот.

Надежда отворила перед ленинградкой калитку. Инна Константиновна снова пошла впереди, Надежда и Авдотья за ней.

Узкая тропа едва виднелась в густой темно-зеленой ботве. Двор до самых ворот был засажен картофелем. На приусадебном участке, огороженном плетнем, таким плотным, что и цыпленку не просунуться, золотилась стерня, а на ней стояли аккуратные крестцы снопов и стожок соломы. «Пшеница… — сообразила Надежда. — Интересно, под какую культуру запашет Бахарев свое „поле“ этой осенью? Он ведь ввел у себя „научный“ севооборот».

Года за три до войны Александр Бахарев неожиданно пристрастился ходить в агротехнический кружок и был там едва ли не самым внимательным и дотошным слушателем. Колхозные правленцы стали было прочить его в полеводы. Но напрасно: опять-таки на свои сотки принес он науку, полученную в колхозном кружке!

Инна Константиновна дошла до закрытой двери в сени и недоуменно взглянула на замусленный ремешок с узелком на конце: что это? Где же скоба? Надежда решительно шагнула вперед и, дернув за ремешок, толкнула дверь. Женщины вступили в темноватые прохладные сени.

Авдотья шла сзади. Давно она не заглядывала в эту избу, но все тут было знакомо и наводило на нее невольную грусть. Неладно сложилась женская судьба Дуни. Живет она как спутанная, скажет слово и оглянется — нет ли тут мужа. Вот и сейчас, увидев их, Дуня, стоявшая у печи, от испуга или от неожиданности выронила ухват. Инна Константиновна поклонилась ей и подала руку. Дуня окончательно растерялась.

— Александр Иваныч дома? — громко спросила Надежда.

— Ужинать пришел, там он, в горнице.

Надежда сдвинула смоляные брови и решительно сказала:

— Идем, Инна Константиновна.

Дуня кинулась к Авдотье.

— Дунюшка, дочка, с хорошим пришли, — ласково проговорила та, сжимая ее плечи.

— Если бы с хорошим, тетенька, — шепнула Дуня.

— Головушка ты моя горькая, уж и не веришь! — ласково укорила ее Авдотья. — Говорю тебе — с хорошим. Не бойся! И дай-ка мне чем прикрыться, не хочу перед твоим простоволосая сидеть.

Дуня ушла за печку, торопливо стукнула крышкой сундука, потом вернулась и, раньше, чем протянуть Авдотье платок с голубой каймой, встряхнула его и сложила наизнанку.

— Как бы не узнал, не гляди, что косой, — смущенно сказала она.

— Эх ты-ы, — укоризненно протянула Авдотья. — Уж и платку своему не хозяйка стала.

— Это его подарок, — пробормотала Дуня, опуская глаза, — к Первому мая. Принес, сунул, я аж обомлела. Его ведь не поймешь…

— А-а, — удивилась Авдотья, с интересом взглядывая на дверь. — Ну, пойду я.

Леска сидел у стола в переднем углу и, по своему обыкновению, смотрел в сторону. Ленинградка поместилась на краю той же скамьи, а Надежда уселась на табуретке, прямо напротив Лески. Она скупо рассказывала хозяину о ленинградских детях.

Авдотья молча поклонилась и пододвинула себе другую табуретку, крашеную, тяжелую: вся утварь в этом доме была вот такая — крепкая, тяжелая, словно сбитая навек.

— Теперь надо ту крышу покрыть как можно скорее! — говорила Надежда своим густым голосом.

— Где же, допустим, теперь железа возьмешь? — спросил Бахарев, не глядя на нее. Это были первые слова, которые он произнес.

— Железо есть, лежит еще с прошлой весны. Покойный Петр Павлыч заготовил, — объяснила Надежда, отвечая ему ясным, уверенным взглядом.

Леска обернулся к ленинградке. Та смотрела на него с почтительным ожиданием.

Может, и в самом деле вспомнили давнее мастерство Александра Бахарева? Значит, уж приперло, если пришли к нему, схватились, как говорится, за соломинку.

— Ты, Александр Иваныч, только и можешь это сделать, один изо всей Утевки, — говорила Надежда. — Сам подумай: детишки теперь наши, колхозные. У них нет ни матери, ни отца, слышишь?

— Для вас, Александр Иваныч, это не составит, я думаю, особого затруднения, — вежливо вставила горожанка. — А председатель, товарищ Логунов, дал согласие отпустить вас на то время, которое потребуется. Вы уж потрудитесь для маленьких ленинградцев.