Надежда Чертова - Большая земля

— Народное дело, Александр Иваныч, — сурово произнесла Авдотья.

«Вот… кликуша… заговорила!» — злобно подумал Леска. Выдернув из кармана кисет, он помял его в ладонях и бросил на стол. Его смущала горожанка: вид у нее хилый, зайдется, пожалуй, от самосада. Он покосился на женщину, неловко кашлянул и стиснул зубы так, что на челюстях налились крупные, по ореху, желваки. Что за черт: стал он вдруг словно не он, Леска Бахарев. Робел он перед этой женщиной. Пожалуй, и в самом деле не откажешь ей, такой больной. К тому же детишки… Не пень же он бесчувственный!

— А уж мастер — говорить нечего! — расслышал он негромкий протяжный голос Авдотьи. — Сколько у нас домов в Утевке покрыл! Лучше его кровельщика нету. И церковь нашу он же крыл. Верите ли, матушка, купол-то… — Авдотья обращалась к горожанке. — С какой высоты он, родимец, бабахнулся, в щепы разлетелся. А железная шапка целехонька осталась. Все тогда дивились: вот это работка!

— Но купол ведь труднее крыть, правда, Александр Иваныч? — с той же простотой и доверчивостью спросила ленинградка.

— Ку-упол! — Бахарев фыркнул и взглянул на женщину узкими, как лезвие ножа, глазами. — Там, почитай, вниз головой висеть приходилось.

Дуня стояла за дверью; она слышала только обрывки фраз и никак не могла понять, о чем идет разговор. Наконец, не выдержав, она оправила подоткнутую юбку и, сделав вид, что ей нужно взять какую-то вещь с кровати, тихонько отворила дверь и на цыпочках прошла за занавеску. Затаившись там, она слушала, как говорил муж, и не верила своим ушам: голос у Лески был тихий, смирный, как определила она, и отчего-то срывался — дышать, что ли, было ему тяжело?

— Как же, допустим, крыть: с желобами или без желобов? Прямую крышу или, опять же, со стоками? И какие трубы будут: простые или форменные?

— Простые, простые, Александр Иваныч, — враз сказали женщины.

— Уж очень срок малый, — озабоченно добавила Надежда.

И тут Дуня поняла: теперь шел обычный разговор мастера с заказчиком. Только кто же это надумал крышу обновлять в такое-то время? Сейчас Леска заломит цену, и пойдет длинный торг.

Однако ничего похожего не произошло: о цене Леска даже не заикнулся.

— Уж постарайся, Александр Иваныч, — сказала Надежда после того, как все замолчали. — Для ленинградских детей, должен понять. Верно определила Авдотья Егорьевна: народное это дело.

— Одному доведется делать все, до последнего гвоздя.

— Погоди, Александр Иваныч, — снова вмешалась Авдотья. Дуня даже вздрогнула: так непривычно ласково звучал ее голос. — А старший-то у тебя, Павлушка…

— Учится Павлушка. Ну, поглядим там. Может, и Павлушка…

Женщины поднялись, загремев табуретками.

— Спасибо вам, Александр Иваныч! — сказала приезжая женщина.

— Обожди. Спасибо после бывает.

— Нынче начнешь? — спросила Надежда.

Дуня испугалась: очень уж сильно гнет Надежда, как бы Леска не рявкнул на нее — тогда дело пойдет насмарку. Но она ошиблась. Муж смирно ответил:

— Сейчас и пойду. Железо проолифить надо, пусть на солнце полежит.

Дуня не стала дальше слушать. Быстро юркнув в кухню, она схватила ухват и энергично закричала на Павлушку, усевшегося было за стол со своими книгами:

— Собирайся! С отцом крыть пойдешь. Живо!

Мальчик поднял серьезное лицо:

— Это чего крыть? А с уроками-то как?

Мать кинулась к нему, стиснула худенькие плечи. Он с удивлением увидел, как сияют ее синие, в светлых ресницах глаза.

— Пашенька! Сыночек! Ты ступай, ступай с отцом: видишь, он народное дело будет делать. Школу крыть…

— Ну уж ладно, — неторопливо, не роняя своего мальчишеского достоинства, ответил Павел и принялся собирать книги.

В этих простых, будничных движениях он начисто скрыл от матери внезапный прилив гордости за отца. Если б не было тут матери, Павел, наверное, запел бы от радости — так легко у него стало на душе. А он-то думал, что Надежда и незнакомая женщина пришли ругать отца! Павел, лучший ученик в седьмом классе, пионер, собирался вступить в комсомол и давно мучительно раздумывал, что же он скажет комсомольскому комитету, если там заговорят о худой славе, которая шла в колхозе про отца.

Надежда и Авдотья попрощались с Инной Константиновной и некоторое время шли молча.

— Дуню жалко, — неожиданно сказала Авдотья и вздохнула. — Какая ей жизнь вышла с идолом этим.

— Я думаю, обойдется с Леской, — задумчиво сказала Надежда. — Время сейчас ведь какое… Война…

Они остановились у избы Поветьевых, и Надежда вдруг повернулась к Авдотье:

— Мне еще труднее с моим, с Матвеем.

— Дурит? — спросила Авдотья, кивнув на окна.

Надежда только рукой махнула:

— Ездит и ездит, то в район, а то в город. Говорит, на комиссии какие-то, а может, и не так. Я давно вижу: думка у него есть… только вот какая, не говорит. У меня, веришь, душа изныла. Всех сумели на дело поставить. Скажешь человеку: война, — и он идет, куда пошлешь. А тут, в своем дворе… — Надежда закусила пересохшие губы, — в своем дворе я не хозяйка. Матвея ни на что поднять не могу, а? Скоро мне глаза колоть будут…

В избе у Надежды что-то глухо звенькнуло. Вслед за этим обе женщины услышали голос Матвея — тонкий и какой-то дурной. Ему робко отвечала Вера.

— Приехал! Когда же это он? — с испугом шепнула Надежда.

Она на секунду замерла на месте, потом опрометью бросилась в калитку, растворив ее настежь.

Авдотья постояла у избы, прикрыла калитку и, озабоченная, усталая, тихонько зашагала домой.

«Приехал, а меня дома нету… Неближняя дорога из города. Не встретила, не приняла. Теперь с Верушки за все спросил, перепугал девчонку…» — думала Надежда, пробегая двором.

Как она ни спешила, а успела все-таки приметить неприбранность двора: разлохмаченную крышу сараюшки, мусор, клочки прелой соломы, обломок старого колеса, вросшего в землю неподалеку от крыльца. Не доходят у нее руки до своего двора, а девчонки еще глупы.

С чем же он приехал, Матвей? Сейчас все решится, вся их жизнь.

Надежда глубоко вздохнула, оправила косынку и открыла дверь.

Матвей сидел на скамье возле пустого стола, облокотившись о колени, и пытливо смотрел на дочь. Верушка еле держалась на кончике табуретки, готовая в первую же подходящую минутку сорваться и убежать.

— Я и говорю — учиться, — расслышала Надежда ее робкий голос.

— Здравствуй, Мотя. Приехал?

— Видишь, приехал… — Матвей перевел на Надежду тяжелый взгляд и насмешливо спросил: — Может, покормишь?

— А как же, как же… Верушка, ступай прутьев принеси в подтопок, папаню будем кормить.

Матвей выпрямился, рыжеватые брови у него удивленно полезли на лоб: в знакомом сочном голосе жены явственно прозвучали виноватые нотки. Все-таки понимает, что в дом вернулся хозяин. Торопится избыть свою бабью вину… То-то!