Анатолий Емельянов - Разлив Цивиля

Павел сидел потерянным, обескураженным. Он все еще никак не мог поверить своим ушам, не мог понять, как умный Трофим Матвеевич сморозил такую глупость. Как можно увеличить посевы гороха в четыре раза? За счет чего? Ну, наберется гектаров с сотню пара. А еще где взять?.. Да даже если бы и нашлась свободная площадь, все равно посеять четыреста гектаров гороха — безумство. У каждой культуры свои особенности. Горох не успел убрать вовремя — он весь и осыпался, попробуй потом по горошине собери его с поля! А дождь ударит — он и в валках прорастать начнет.

Но когда Павел заговорил обо всем этом, он опять столкнулся с холодным, осуждающим взглядом Трофима Матвеевича. Опять он громко и резко сказал:

— Еще когда только метили тебя в парторги — помнишь? — я сказал: в хозяйственные дела не лезь. Сейчас еще раз повторяю: не лезь не в свое дело и не мешай мне работать!

— Но если вы не туда гнете — почему я должен молчать?

— Я член райкома, и, если нужно, меня поправит райком. Райком, а не ты! Ясно? — Трофим Матвеевич сверлил Павла своими глазами-буравчиками. На щеках у него опять выступил нездоровый румянец, а углы рта как бы засметанились.

— Ну, в райком вместе с вами вызовут и меня. А если и не вызовут, дорогу я сам знаю.

— Правильно говорил товарищ из обкома: молод еще ты, зелен. И хотя бы постеснялся приезжего человека. Товарищ проводит партийную — ты слышишь: партийную! — линию, а ты ставишь палки в колеса, ты разводишь анархию.

— Этику надо знать, молодой человек, — поддержал Трофима Матвеевича обкомовский гость. — Элементарную этику. Чуваши в гостях хозяину не возражают. А то тебя угощают, а ты на хозяев волком глядишь. Не согласен — есть правление колхоза, приходи туда и возражай на здоровье.

Услышав такую поддержку, Трофим Матвеевич уж и вовсе закусил удила.

— Выпил лишнее — иди, проспись. Протрезвеешь — поговорим, — и указал Павлу на дверь. — Иди, иди, проспись.

Трофим Матвеевич, хотя уже изрядно и захмелевший, конечно же, прекрасно видел, что Павел совершенно трезв. Но как знать, может, именно эта трезвость Павла его больше всего и бесила: а, мол, не хочешь быть с нами вровень, хочешь быть чистеньким — так вот тебе!..

Павел спокойно встал и поблагодарил за хлеб-соль старинным чувашским словом — «тавсье», которое, кроме благодарности, включает в себя еще и как бы приглашение в гости: благодарю и считаю себя в долгу. Он нарочно хотел подчеркнуть, что в долгу не хочет оставаться. Да, они поспорили, и тем не менее он приглашает хозяев к себе в гости.

Председательский ковер опять мягко пружинил под ногами. А навстречу ему из кухни быстро шла возбужденная, побледневшая Марья.

— Трофим! Опомнись! Как тебе не стыдно! Выгонять гостя — это же позор хозяевам.

Павел снял с вешалки пальто и, попрощавшись, все так же спокойно открыл дверь в сени.

И на улице, встречаясь с односельчанами, он тоже старался ничем не выдавать своего состояния; весело здоровался, даже пытался шутить.

И только придя домой, почувствовал, как внутри у него все дрожит от напряжения, как занемели крепко сжатые в кулаки пальцы рук.

Закатное солнце уперлось в окно, и на всем в избе — на столе, на книгах, на противоположной стене — лежат тревожные красные отблески.

Волнение постепенно улеглось, но вот уже и полчаса и час прошел, а на сердце у Павла все еще тревожно, все еще звенит в ушах прыгуновское «иди, иди!», все еще стоит перед глазами растерявшаяся, побледневшая Марья.

Да, Прыгунов любой ценой хочет быть у всех на виду, хочет скакать впереди всех, а не глотать чужую пыль. Он идет к своей цели напролом и не терпит, когда ему перечат. А еще Прыгунов и умеет постоять за себя: ему на ногу не наступишь… А вот умеет ли стоять за себя, за свои убеждения он, Павел? Так ли, правильно ли он ведет себя с председателем? Правильно ли он поставил себя с самого начала?.. Нет, он, конечно, не будет молчать, он не собирается быть чем-то вроде бесплатного приложения к председателю, каким был Виссарион Маркович. Так жить было бы куда легче и проще, но ему такая жизнь не нужна. Он по-прежнему будет жить так, как ему подсказывает совесть. И если нужно — он опять и опять будет вставать поперек вот таким председательским «инициативам». Вот только, как лучше это делать, как делать, чтобы не просто вставать поперек, но еще и с пользой для дела. А с Прыгуновым они, как там ни что, а делают одно общее дело…

Теперь-то Павлу ясно, что не надо было соглашаться, не надо было идти к председателю. Но было у него еще и тайное желание повидать Марыо. Теперь же, после случившегося, уже и Марья ему видится другой. Сколько раз он от нее слышал: «Уедем, Павел, я богатая, у меня много денег, ты со мной будешь счастлив…» Да что он — крохобор, что ли, и зачем ему нужно ее богатство? К черту все — и деньги Марьины и саму Марью. Что на ней, свет, что ли, сошелся клином? Будто уж не найдется для него девчонки — вон их сколько…

— Но ты же ее любишь, — говорит Павлу внутренний голос.

— А найду другую и забуду, — отвечает он на тот голос. — Клин, говорят, вышибают клином…

Вернулся из Сявалкасов Владимир Сергеевич поздно вечером. Дороги так развезло, что даже председательский вездеход не прошел, пришлось его до шоссе тянуть трактором.

Трофим Матвеевич проводил его до самой гостиницы. Следом за Владимиром Сергеевичем вошел в номер с хозяйственной сумкой и выставил из нее на стол бутылку «Столичной», банку малинового варенья и с десяток яиц. Даже эвкалиптового листа где-то достал и его рядом с вареньем положил.

— Самые верные лекарства, — кивая на стол, сказал Трофим Матвеевич. — Любую ангину как рукой снимет.

И в самом деле, утром Владимир Сергеевич проснулся хорошо отдохнувшим и почти здоровым. Горло уже не саднило, и голос стал не таким хриплым. Поглядел на часы: полшестого. Дурная районная привычка вставать чуть свет! Теперь, работая в обкоме, он приходил на службу гораздо позже, но старая привычка все еще нет-нет да давала себя знать.

Владимир Сергеевич выпил пяток сырых яиц, выпил полстакана настоянной на эвкалиптовых листьях водки и закусил малиновым вареньем прямо из банки, поскольку ложек в номере не было, и снова нырнул под одеяло. Окончательно проснулся уже близко к девяти, весь в поту, но уже совсем здоровым.

В райкоме он появился свежевыбритым, благоухающий «Шипром», и разве лишь очень внимательный глаз мог заметить некоторую помятость лица да отечные складки под очками.

У Василия Ивановича уже полно было посетителей, и он попросил свободный кабинет, чтобы перед совещанием собраться с мыслями, подытожить увиденное и услышанное. Свободным оказался кабинет второго секретаря, выехавшего на весь день в школы района.