Николай Чаусов - Сибиряки

— Ну-ну. А работы прибавилось, много работы.

Да Ольга и сама видела, как то и дело подходили машины с ранеными. Одних сразу же отправляли в глубокий тыл, другие застревали. Червинскую выписали. Как-то неловко, неуклюже почувствовала она себя в гимнастерке. Отвыкла.

Ольга нашла начальника госпиталя в домике тяжело раненных.

— А вот и вы! Идите-ка, коллега, сюда! Что делать, не знаю. Тут, похоже, с черепом дела плохи.

— Что с черепом? — перебила Червинская, подойдя к раненому.

— Осколочки, видать, в голове. Сложное дело.

Ольга нащупала пульс, прислушалась к неровному частому дыханию раненого.

— Везите в операционную. Но помогать будете вы, я по-вашему не умею: секиры, ухваты… Согласны?

— Вполне… Иван! Егор! Тащите на плаху.

После операции начальник госпиталя отвел Ольгу в сторону, сказал:

— А ведь я вашей рекомендации, признаюсь, не поверил. Этих од хвалебных столько по всему свету написано, а золотых-то рук и не видишь. Да я вас теперь под ружьем не отдам!

Работы было невпроворот. Операция за операцией. Несложные ранения обрабатывать приходилось самим сестрам. Работали днем, работали ночью при помигивающем, то затухающем, то вновь вспыхивающем освещении. Ольга и сама прислушивалась к мерному постукиванию движка за стенкой: не кашляет ли? Не захлебнется ли в перебоях? Работали под бомбежкой, задраив одеялами окна. Крыши домиков завалены свежей зеленью, стены заляпаны зеленой известкой, но как хищники на запах крови, слетаются, кружат над головой немецкие «юнкерсы», висит в воздухе «рама». В редкие свободные минуты Червинская писала Романовне письма или сидела с Савельичем на любимой скамеечке на пригорке. Все видно отсюда: и госпиталь, и далекую виляющую по холмам пыльную дорогу, и раскинутые вокруг степи, лески, поблескивающее на солнце большое озеро. Воздух здесь чистый, не пропитанный больничными запахами, а как дунет ветерок с озера — потянет свежестью и прохладой. Савельич рассказывал Ольге о Байкале, о большом рыбачьем острове Ольхон, где и ему доводилось рыбачить, об удивительных причудах славного моря:

— Сперва верховик дует. Это, считай, самая что ни есть погода. Солнышко, волны поплескивают, чайки летают. А потом култук. Этот низом дует. Тот, верно, все собирает: и дожди, и пыльцу с гор — все. Закрутит, завертит, дождями зальет. И сарма. Эта, что тебе рысь: подкрадется из-за гор да сверху как вдарит! Куда култук, куда что — все разгонит. Вода ажно от берегов схлынет — и рябь пойдет. А дальше, в море-то, такие валы погонит — не приведи господи! Я в эту сарму разок угодил, так, думал, все тут. За баркасом лодчонка была привязанная. Так ту как на волне вскинет, встанет она, матушка, на попа — ну тебе стенка-стенкой, так и ждешь, что на голову шлепнет. Ан, глядишь, обошлось. И будто куда провалилась — нет позади лодчонки. Страшная эта штука, сарма. Зато после ее опять солнышко, и чайки, и опять же верховичок…

И смолк: к ним на пригорок поднимался рослый щеголеватый лейтенант.

— Вы хирург Червинская?

Темные выпуклые глаза так и ощупывают Ольгу. Савельич встал, вытянулся перед весело ухмыляющимся лейтенантом.

— В чем дело? — рассердилась Червинская: терпеть не могла она таких слишком уж откровенных разглядываний.

— А вы ничего. Я бы с удовольствием к вам под нож…

— Что вам от меня нужно?

— Простите, увлекся. Вот приехал за вами. Генерал просит. Занозу ему вытащить…

— Вот пусть и едет сюда со своей занозой.

— А вы сама заноза хорошая, дорогуша. Это ведь генерал просит. Может, прокатимся? Лимузин к вашим услугам. — Он показал на стоящую внизу окрытую легковушку.

Ольга не знала, что делать. А больше всего злил ее этот нагловатый щеголь. И генерал хорош: что за прихоть отрывать хирурга на какую-то занозу.

— Хорошо, я спрошу начальника госпиталя.

— Так ведь он сам меня направил к вам, душечка…

— Перестаньте!

Ольга встала и пошла вниз, к госпиталю. Лейтенант достал коробку «Казбека», постучал папиросой по крышке, не спуская глаз с гибкой, стройной фигуры молодой докторши, спросил санитара:

— Что это она злая?

— Не могу знать, товарищ гвардии лейтенант!

— Замужняя? Есть кто у нее тут?

Савельич вздохнул.

— Не мое это дело, товарищ гвардии лейтенант. Может, и замужняя.

— А хороша! Хороша, проклятая! А глаза-то какие! Синие глаза-то?

— Не могу знать.

— Экий же товар пропадает! А почему злая?

Савельич затоптался. Уйти бы от греха, да нельзя: служба!

— Сами вы ее, товарищ гвардии лейтенант, забижаете. Она женщина справедливая…

— А ты-то кто ей? Нянька? Или сам, может, тут втихомолочку, по-стариковски? — и расхохотался своей остроте. — Вот что, отец, ты ей скажи при случай: как, кума, не журись, а до кума повернись. Ну, бывай, папаша! — И, дружески похлопав по плечу Савельича, сбежал к машине.

Савельич поплелся к госпиталю. Машина с лейтенантом обогнала его, обдав дымом и пылью. И снова прошумела, пронеслась мимо, уже навстречу, с Червинской.

Ольга впервые была на КП. С обеих сторон глухо, раскатисто ухали пушки, потрескивали невидимые в складках холмов и овражках пулеметы и автоматы. Лейтенант, а за ним Червинская спустились в траншею и теперь пробирались в ее лабиринтах через осыпавшиеся комья, телефонные провода, брошенные кем-то лопаты, кирки, порванные противогазные сумки. В одном месте Червинская наступила на каску. Каска опрокинулась и больно ударила по ноге. Ольга невольно вскрикнула, держась за ушибленное место, запрыгала на одной ноге. Лейтенант вернулся к Червинской.

— Ай-яй! Больно?

— Больно, — призналась Ольга.

— Пожалеть разве? — и схватил Червинскую, поднял, понес траншеей. — Хоть подержаться!

— Пустите! Сейчас же пустите меня! — Ольга заболтала ногами, уперлась свободной рукой в увесистый подбородок нахала, силясь вырваться.

— Сказали бы: неси, Верещагин, до Омска — твоя будет. Донес бы! — И поставил. — Прошла нога?

— Прошла. Идите!

У входа в блиндаж люди: связисты с аппаратами, с автоматами на груди солдаты, офицеры. Под толстенным накатом из бревен, засыпанным землей и обложенным дерном, лейтенант усадил Червинскую на ящик, приосанился, но в дверь войти не решился: из блиндажа донесся вдруг зычный рассерженный бас и ругань: отборная, площадная, с перекатом.

— Минуточку, сейчас будут выносить, — пояснил лейтенант Червинской и снова расправил под ремнем складки.

— Кого? Генерала? — наивно спросила Ольга.

Дверь распахнулась, и под навес выскочил раскрасневшийся здоровяк, ошалело вращая выпученными глазами. Ольга, не понимая, что происходит, сама испуганно смотрела то на здоровяка, то на ухмыляющиеся лица окруживших его товарищей. Кто-то робко взялся за дверь, но лейтенант отодвинул: