Николай Чаусов - Сибиряки

Воробьев долго и внимательно разглядывал своего ученика, как истуканчика повертывал во все стороны и наконец произнес весьма даже неопределенно:

— Мм… да-а!

Потом у Воробьева с Ваней состоялся первый нравоучительный разговор:

— Библию читал?

— Нет.

— Про заповеди слыхал?

— Нет.

— Зря.

— Почему, Семен Петрович?

— Для водителя заповедь — первое дело. Слушай! — и Воробьев загнул один палец. — Первая: сам ходи чистый, причесанный и машину свою в чистоте блюди. Понял?

— Понял, Семен Петрович, — засмеялся Ваня и тоже загнул палец.

— Вторая: не ленись, не то машину свою к лени приучишь.

Ваня загнул второй палец.

— Третья: знай правила уличного движения, как «Отче наш…»

После десятой заповеди Ваня спросил:

— Семен Петрович, неужто в библии такие заповеди?

— Про тебя там и одиннадцатая записана: глупых вопросов не задавай, понял?

— Понял, Семен Петрович.

Воробьев еще раз повернул Ваню и посадил в кабину.

На этом первый урок закончился.

Затем шесть дней подряд Ваня слушал, глядел и нюхал. Только на седьмой день Воробьев уступил свое место стажеру. С сияющим лицом Ваня уселся на место водителя и вытянул шею: за рулевым колесом ему не было видно ни носа машины, ни тракта. Воробьев постелил Ване тулуп. Теперь стало хорошо видно радиатор и тракт, зато ноги не доставали педалей. Воробьев тяжело вздохнул и постелил потоньше.

— Ну вот, Ваня Иванов, теперь ты, значит, водитель. Это, брат, тебе не то что какой-то там шофер. Шофер — что? Крутит себе баранку — и баста. Ему на остальное плевать. А водитель — это, брат Ваня Иванов, дело сурьезное. Водитель все должон знать: и машину, и тракт, и груз — все! Водитель в кабине сидит, а видит, как у него сзади колеса крутятся, понял? Вот что такое водитель! Потому и имя ему настоящее дали, русское имя: во-ди-тель! А ну, повтори, заповеди! — в заключение приказал Воробьев.

Еще несколько дней спустя Воробьев обрадовал своего стажера.

— Толк будет, Ваня Иванов. Каши только ешь больше.

Но про себя подумал: «Задал же ты мне, Наум Бардымович, задачу: и Рублева догони, и этого пестуна выучи. Ни тебе ростику, ни силенки… Мм… да-а!»

Когда они выехали на Лену, Воробьев приказал Ване остановиться. Ваня плавно затормозил на льду машину, недоуменно посмотрел на учителя.

— Вот что, Ваня Иванов. Вывертывай-ка, мил человек, карманы.

Ваня, не понимая, чего хочет от него Воробьев, стал покорно освобождать карманы.

— Все, все, парень, вывертывай. Вот так, так…

— Зачем, Семен Петрович?

— Значит, надо.

Наконец все карманы были вывернуты наизнанку, и на сидении рядом с Ваней выросла куча всяких вещиц и деталей. Воробьев стал разбирать их. Тут были и папиросы «Казбек», и винтики, и ключи, и обрывки проводов, и тряпки, и пластинки целлулоида и плексигласа, вероятно, для мундштука…

— Что это?

— Болт кардана, Семен Петрович.

— Знаю. Откуда взял?

Разрумяненный на холоду, Ваня покраснел еще больше.

— Ну?!

— У слесарей, Семен Петрович.

— Зачем?

— А как же, Семен Петрович, все хорошие шофера…

— Зачем взял, говорю? Что они, сами тебе дали?

Ваня помрачнел.

— Знаешь, как это называется?.. А это что?

— Папиросы, Семен Петрович…

— Вот что, Ваня Иванов, весь этот крепеж и прочее сдашь механику гаража. Так и скажешь: стащил у слесарей, а теперь возвращаю. Понял?

— Понял, Семен Петрович.

Голос у Вани дрогнул. Он готов был разреветься от обиды и конфуза: ведь как хотелось быть похожим на настоящего шофера и тоже иметь при себе нужные в пути детали. Разве он виноват, что ему еще не дают их со склада!

— Семен Петрович, я ведь не крал их… мне это ребята дали… товарищи…

— Дали, говоришь? Вот ты им тоже скажи, чтобы не давали. Не ты, так они, значит, украли из комплектовки, понял?

— Семен Петрович…

— А это, Ваня Иванов, — сурово продолжал Воробьев, не обращая внимания на выступившие на Ваниных глазах слезы, — это все долой: и табак, и мундштук, и спички…

И Воробьев выбросил их в окно кабины.

Ваня молча наблюдал за тем, как полетели в снег скомканная коробка «Казбека», спички, плексигласовые пластинки.

— А ну-ка сними шапку, — приказал Воробьев, когда на сиденье остались лежать только платок, мелкие деньги да болтики.

Ваня снял. Светлые, как лен, волосы его заметно отросли, и над крутым лбом появился маленький чубчик.

— Это тоже долой, Ваня Иванов, — пальцем указал Воробьев на льняной чубчик. — Надевай шапку. Придется, парень, тебе двенадцатую заповедь сочинить: не обрастай всякой пакостью, нето и машина твоя обрастет ею.

И, еще раз шмыгнув носом, скомандовал:

— Трогай!

Ваня повел машину. На глазах его, впившихся в бегущее навстречу гладкое полотно ледянки, капельками дрожали слезы. Воробьев, уткнувшись в угол кабины, украдкой наблюдал за стажером.

— Эка тоска-зацепа. Ни тебе музыки какой, ни песни. Умереть можно. Верно говорю?

— Ага.

Ваня сглотнул и заморгал белесыми ресницами: застилавший глаза туман мешал следить за дорогой. Воробьев вздохнул:

— Спеть разве? А ну, Ваня Иванов, начинай нашу шоферскую, то бишь водительскую. Веселей будет.

Ваня помолчал и затем нехотя, негромко затянул тонким мальчишеским голоском любимую песню Воробьева:

— Эх, гитару бы… А ну, Ваня Иванов, шибче! — И тоже подхватил песню глухо, простуженно:

В самом конце декабря подул легкий северо-западный ветер.

— Гнилой угол заговорил, — шутили транспортники, — теперь жди гостя!

— А может, помилует? Глянет, сколь снегу да назьму на перекаты навалено, да и пройдет мимо: чего мне тут, морозяке, делать?

Но за шутками чувствовалась тревога. Хотя шивера и были хорошо утеплены навозом и снегом, широкая двухколейная ледянка порядочно оголила лед, а значит, и дала возможность в мороз глубже промерзнуть Лене. Это-то и пугало транспортников: промерзнут до дна перекаты, закупорится вода, прорвет лед — и наледь. И самую большую опасность таил в себе перекат у Заячьей пади. Недаром, чтобы не обнажать его лед, трассу всегда вели далеко в обход, крутым лесистым берегом, и спускали ее на Лену почти на километр ниже переката, перед самым входом в «щеки» Заячьей пади. Мало того, в особо морозные и малоснежные зимы лед над перекатом даже приваливали снежком да соломкой. И лишь в последние годы стали осторожно проводить по льду одноколейную узкую дорогу — только-только пройти машине: шутки с таким дьяволом плохи! Вот почему долго судили-спорили транспортники с надоумившими Позднякова лоцманами провести по перекату обе колеи новой ледянки.